Данька проснулся вовремя — бандиты как раз шкрябались во входную дверь. А так как Данька регулярно смотрел телевизор, то он не растерялся, взял со стола тяжеленную настольную лампу, выдернул шнур из розетки и хладнокровно побрел в прихожую защищать квартиру. В отличие от мамы, которая не смотрела регулярно телевизор, Данька ни у кого никогда не спрашивал, что делать в экстремальных ситуациях. Вот и сейчас он просто пошел, непроснувшийся, бить грабителей по головам тяжелым абажуром, пока что-нибудь не отвалится... Конечно, лучше бы отвалилась бандитская голова. Но на полпути он понял вдруг и другое: абажур хоть и был весь в железных завитках и выглядел устрашающе, но тоже мог разлететься от соприкосновения с чугунным лбом бандита.
В этом что-то было... Что? Те — небритые, этот — в завитках... В смысле абажур.
Но тут шкрябанье прекратилось, и немного погодя хлопнула дверь подъезда.
— Ага, — констатировал Данька, опуская лампу на трюмо, — смылись!
Он выдохнул скопившийся внутри озябшего организма воздух и сразу почему-то покрылся крупными синими пупырышками. В этом тоже что-то было... Но что? Выдохнул — и покрылся...
Данька помедлил чуть и осторожно приоткрыл дверь квартиры. Нечто белое мелькнуло перед его настороженный! носом и с тихим шорохом приземлилось на резиновый коврик у порога квартиры. Данька вздрогнул, но не испугался. Он поднял с пола конверт и
понюхал его в том месте, где должна была быть печать. Потом понюхал там, где должен был быть адрес. Письмо пахло приключением, и Данька пошел в комнату его читать.
Хотя письмо было написано аккуратным квадратным почерком, прочитать его оказалось невозможно.
— Или кто-то сдурел, или это телефонный счет, — зевнул Данька, тупо разглядывая загадочное послание. В нем были сплошные цифры: 1, 12, 5, 23... 118, 21... — ну, и так далее.
— Стоп! — хлопнул себя по лбу Данька. — Это же я сам придумал!
Действительно, как же он мог забыть свое сверхгениальное изобретение — суперсекретный свой шифр? Ну да, неделю назад он передал его своему другу Кольке Нартову, по кличке Зигзаг. Полдня втолковывал ему принцип использования — у Кольки ведь совершенно никакой фантазии и никакого воображения. Представляете? А все для того, чтобы их переписку с Данькой никто не рассекретил, и не раскусил.
Теперь Зигзаг, похоже, очухался и шифрует! И вот тебе, Данечка, ищи теперь ключ от шифра. Черт бы его побрал, этого Зигзага, с замедленной реакцией жирафа! Не мог разве он просто позвонить в дверь? И все рассказать по-человечески.
В тетрадях ключа–шифра не было. Как будто его никогда не существовало — маленькой бумажки с цифрами и буквами... Как будто ключ корова слизала шершавым языком... Или мама выбросила случайно в мусорку?
Ругаясь, Данька побрел на кухню, вытряхнул на пол мусор из ведра и долго прочесывал картофельные очистки, склизкие и противные. Ну, Зигзаг! В дверь, видите ли, ему трудно было позвонить! А сочинять шифровку не трудно? Ватсон
доморощенный. Нестор-летописец выискался... Но что-то произошло, наверно, раз Зигзаг столько страдал над посланием.
— Собака! — Данька запихал мусор обратно в ведро и уже прямо бешеный от раздражения и злости зашагал по квартире.
Затем он вытряхнул на пол содержимое портфеля. Ключа не было. Пришлось лезть на книжный шкаф, где пылились разные древние календари, два рулона запасных обоев и несколько пачек старых газет. Данька почесал переносицу, раздумывая, сколько газет вытащить, и, выдернув стопку потолще, — чтобы два раза не лазить, — забалансировал отчаянно на шатком стуле. В голове пронеслось: «Да, лучше было слазить все-таки два раза». Еще успела мелькнуть дурацкая художественная мысль: «Девочка на шаре, мальчик на стуле». И в тот же миг Данька свалился с грудой газет в облаке пыли на ковер.
— Чудесно! — отплевываясь, он уселся на ковре и с негодованием окинул взглядом хаотическое нагромождение макулатуры...
— Черт побрал бы все шифры на свете! Дураки... — Данька в ярости хотел сказать: «Дураки все, кто их придумывает», но вовремя вспомнил, что он сам шифровыдумщик, и стал набираться хладнокровия.
«Ничего, — набирался Данька, — сам шифр, придумал, сам и раскушу. Чепуха же... Разве я мог придумать что-нибудь очень сложное, когда у меня по точным наукам самая высокая оценка — тройка... Никогда. Поэтому будет легче. Я же, как сейчас, помню, что вместо каждой буквы цифра, умноженная... на сколько? На шесть? Не-а... умножение на шесть я плохо помню, значит, не мог использовать... На пять? Да. Вроде, на пять. А каждая четная, кажется, на два. Да, значит, получается элементарно, Ватсон!»
Данька придвинул к себе письмо и схватился за голову: работа предстояла кропотливая и долгая. И в этот момент в дверь позвонили. Данька как был в трусах и майке, так и побрел открывать. Причем злой побрел, так как единица не умножалась и получалась какая-то дикая буква... Может, твердый знак?
Данька открыл дверь: на площадке стоял Зигзаг, как ни в чем не бывало, правда, в поглаженных штанах. Это было странно и вызывало подозрения. Стоял в поглаженных штанах и с глупой улыбкой на лице. «Ну, а сейчас пойдем в музей, — сказала мне сестра», — подумал Данька. Тут он заметил в Колькиных руках букет.
— Помер кто? — спросил Данька первое, что пришло на ум. Потому что Зигзаг и цветы — это вещи противоположные. Как вода и огонь. Или как такси и трамвай в час пик.
— На! — Зигзаг выбросил руку с букетом Даньке прямо под нос, словно собирался двинуть по зубам, да промахнулся. — Это тебе, ботаник.
— Ты чё это? — попятился Данька.
— Бери-бери, пока дают... — Зигзаг сунул цветы Даньке и переступил порог.
— Ну заходи, — Данька взял букет. Что-то он ему напоминал... Свадьбу? Похороны? Другое какое торжество?
Зигзаг разулся и в сопровождении Даньки прошел в комнату.
— Шифровку прочитал? — спросил Зигзаг.
— Ну-у-у... — протянул Данька. Ему было стыдно признаться, что он, тот, кто сам столько времени потратил на создание кода, потерял ключ.
— Я полдня шифровал, с таблицей умножения. Скрипел мозгой. Ну, ты голова, и просто ботаник, такое придумать...
— Да... — скомкал шифровку Данька. — То есть нет... — И ему представился резидент разведки. Как он шифровку комкает, комкает, потом подносит к ней зажженную спичку — и черный пепел в какой-нибудь хрустальной здоровенной вазе рассыпается на части, уничтожая все следы... Не прочитанная резидентом шифровка, поскольку он потерял ключ и ползал в изнурительных поисках ключа и... Чушь? Бред!
— А ничего живете, — между тем заметил Зигзаг, оглядываясь по сторонам, как в лесу.
Данька почувствовал едва заметную торжественность в голосе друга и вспомнил, что стоит в трусах и майке, в то время как гость хочет чувствовать себя гостем, тем более после шифровки и букета.
Данька отнес цветы на кухню, натянул джинсы и футболку. Разгладил постель, придав ей терпимый для приема гостей вид несколько холмистого пространства. После этого наступила пауза.
— У вас там еще комната? — спросил наконец Зигзаг.
— Там мама спит, — объяснил Данька и, заметив настороженный взгляд друга, поспешно добавил: — Она на работе, у нее дежурство...
— Ага, — значительно произнес Зигзаг, раскачиваясь на носках и заложив руки за спину. — Хорошо живете. А там кухня?
— Кухня, — пожал плечами Данька.
Зигзаг вел себя безобразно, как в музее. Или как богатый иностранный родственник, которого, к большому сожалению, у Даньки не было. Да и родственнику в крайнем случае можно было бы слегка врезать в ухо, чтоб не выпендривался. А гостю как врежешь? На то он и гость, чтоб ходить и докапываться! Но ведь Зигзаг, он же необыкновенно простой человек. Даже окурки делили с ним по-братски. Пока СПИД не распространился и всех не напугал. А когда самопал разорвало на прошлой неделе? У Даньки руки дрожали. Было страшно. И Зигзагу тоже было, наверно, невесело. Но он вида не подал. Даже пробовал улыбаться, как мужественный человек. Только лицо не слушалось. Видно же было.
— Да-а, — протянул Зигзаг, закончив поверхностный осмотр, — значит, хорошо живете, говоришь.
— Хорошо. Ну, еще ремонт как-нибудь... Второй этаж, правда... И это... Труба пищит.
— Труба? — заинтересовался Зигзаг.
— Труба, скотина такая. Только врубишь холодную воду — пищит! А соседи по батареям лупят. Показать?
— Да-а, — вздохнул Зигзаг, – Покажи.
Данька показал. Труба пищала, соседи дружно стучали по батареям — как какие–нибудь надрессированные.
— Значит, хорошо живете...
— Нормально...
— Ну и хорошо...
«Он чувствует себя не в своей тарелке», — догадался вдруг Данька. — Ему надо чая!» – И предложил Зигзагу чая.
А Зигзаг сказал:
— Да чё там...
— Да я сейчас налью, — настаивал Данька, вовремя вспомнив, как отказывались мамины подружки от конфет, а потом без стеснения поглощали их в большом количестве, целыми коробками.
— Да не надо, — как-то обреченно протянул Зигзаг.
— Ага. Я тебе сейчас прямо сюда притащу, — уже с кухни кричал Данька. И принес чай. Попили чаю.
— Ну как вы тут живете? — снова тяжело вздохнув, поинтересовался Зигзаг, явно выполняя почетную обязанность гостя задавать идиотские вопросы.
— Прек-красно, — поперхнулся от такого вопроса Данька.
— Ну тогда хорошо, — облегченно вздохнул Зигзаг.
— Ага, — сказал Данька, а сам подумал, что нужно брать инициативу в свои руки. И взял. Сходил в мамину комнату, долго там копался и принес камень. Это был переданный Даньке на хранение кусок спекшегося в земле пороха, который друзья нашли за городом, там, где ручей размыл берег.
— Я его пробовал, молотком размельчить, но никак, — сказал Данька. — Может, его разогреть?
Зигзаг пожал плечами:
— Я вообще в нем как-то сомневаюсь. Может, он переродился от долгого лежания?
— Ну ладно, сейчас тогда попробуем его на медленном огне.
На сковороде камень сразу задымился. Он светился изнутри оранжевым, яростно сипел, плевался во все стороны искрами, но не размягчался. Из-за дыма пришлось открыть входную дверь.
— Это он изнутри разогрелся, — заметил Зигзаг, на всякий случай прячась за холодильник.
— Как бы не взорвался от перепада поверхностных температур, — предположил Данька.
— Зря мы его, — пробормотал из-за холодильника Зигзаг, — а то кухня была ничего...
Это замечание подействовало на Даньку мобилизующе. Схватив героически раскаленную сковородку прихваткой, он швырнул ее в мойку и открыл холодную воду.
Порох фыркнул напоследок, как засыпающий Горыныч, и затих. Зато теперь пищала труба. Отдрессированные соседи дружно колотили по трубам. Дым тянулся из квартиры на лестничную площадку, где уже задыхались, кашляли и кого-то проклинали какие-то незнакомые люди, просто прохожие или тоже чьи–то гости. Пришлось срочно закрыть дверь, открыть окна и выключить воду. И когда затихли соседи, почерневший от копоти Данька сказал:
— А то ходишь какой-то невеселый. — И улыбнулся.
Затем уже умывшийся Данька вел Зигзага вдоль плинтуса.
— Ну а здесь мы сыплем против тараканов. Мы им отраву, а они ее жрут и не дохнут. Представляешь?
— Это плохо, — сказал Зигзаг, тоже умывшийся.
— А в этой дырке зимой мышь застряла, — показал Данька Зигзагу дырку.
— Какая-то маленькая дырка, — присмотрелся Зигзаг.
— Не веришь, что ли? — уставился на друга Данька. — Я тебе точно говорю — влезла туда головой вперед, а дальше никак. Меня мама ночью разбудила и говорит: иди, как мужчина, и прогоняй, и чтоб вы все пропали с вашими хрущобами м такой жизнью.
— Ну и?..
— А-а, — махнул рукой Данька, — замучился я с ней.
— С кем? — не понял Зигзаг.
— С мышью, конечно. С кем, с кем... Мама у меня сидит на кровати и визжит. Я давай мышь щекотать. Спичкой. Думаю, рукой если, так еще грызанет с перепугу. Кошмар. Но протолкнул. Рых-рых-рых, слышу, по норе поскакала. Наверно, от щекотки похудела...
— Надо было кота.
— В третьем часу? А маму как я оставлю? Наедине с мышью? Пока я кота ловить буду во дворе, она знаешь... А потом еще, фиг его знает, какого-нибудь дурного кота поймаешь, так он ее сожрет. — И Данька рассудительно покачал головой: видал, мол, как в жизни бывает?
А Зигзаг тоже покачал: видал, мол...
...Сержант Ефимс лежал простреленный в восьми местах. Особенно пострадала левая нога. Расплющилась под гусеницами «семьдесятдвойки». Хорошая русская техника эти Т-72, а Т-80 еще лучше. Слава богу, что таких машин оказалось всего пять. На этом участке фронта, во всяком случае. Президент поднял «стэлсы», но черта лысого они помогут теперь бедняге Ефимсу.
Напротив, за волнистыми, словно стиральная доска, гребнями барханов догорало, уткнувшись орудиями в песок, все то, что осталось от боевой техники иракцев. Барханы, двигаясь очень медленно и незаметно, неотвратимо засасывали в себя почерневшее, теперь уже никому не нужное железо.
Капитан Даниэль вздохнул. Бог его знает, с какой скоростью движутся пески. Пройдет несколько суток — а может, и к полуночи, — и здесь будет чистенько, как до сотворения мира. А Ефимс... У него, кажется, небольшое ранчо где-то в Массачусетсе... Странно только, почему это у него зеленая нога? Нужно было, раньше спросить, а так... А так, хороший был солдат. Остальные три- «семьдесятдвойки», наткнувшись на боевое оцепление, четко выполнили фланговый маневр и откатились в глубь территории пустыни. Ищи теперь их в этих складках. Затаились на заранее подготовленной базе, в вырытых капонирах, и ждут подходящего момента.
«Нужно будет усилить боевое охранение, — подумал капитан Даниэль, — особенно здесь, на фланге. Воткнуть сюда парочку пушек».
Но тут на связь вышел майор Коллинз. Между майором и Даниэлем, еще со школы в Вейс-Пойнте, сложились товарищеские отношения.
— «Призраки» накрыли два объекта, — кричал Коллинз в мембрану. — Остолопы! И они, и те, кто их послал. Мост N 12 и объект N 74 — их ведь неделю назад разбомбили штурмовики. Вот штабные кретины!»
— Я всегда говорил, — взорвался Даниэль, вспомнив безжизненное тело Ефимса, — что этому Шварцкопфу только оловянными солдатиками в маминой спальне играть! А не руководить операцией...
— Ну, это ты, пожалуй, загнул, Даниэль, — сказал Колька. — Американцы все-таки победили. Да и не Шварцкопф там командовал, а какой–то другой…
— У меня бы не победили, — буркнул Данька, — на моей родине.
— Так они на чужой....
...Друзья лежали на маминой широкой постели и сосредоточенно перемещали пластилиновых солдатиков по пересеченной маминым пледом местности.
После Колькиных слов Данька разогнулся и мельком глянул на часы.
— Слушай, а на фига мы этому Ефимсу прилепили зеленую ногу?
— Забыл уже, что у нас пластилин кончился?
— А в пустыне? Зеленая нога? Торчит, понимаешь, из бархана, как весенний саксаул...
— Наткнулись на саксаул танки и не стало доблестного Ефимса, а я его любил.
— Воскресим, — пообещал Данька, отлепляя размякшего Ефимса от ворсистого пледа.
И все войска загремели в коробку из-под обуви. Война закончилась, потому что наскучила. Все бы войны так...
Друзья, потягиваясь и зевая, растянулись на кровати.
— А я, когда шифровку получил, подумал, что это опять кто-то «счастье» прислал... — заметил вдруг Данька.
— Как это? — лениво щурясь, спросил Зигзаг.
— Да, понимаешь, повадились какие-то, уже пятое письмо подкидывают. Погоди, я тебе сейчас покажу. — Данька спрыгнул с кровати и принес обыкновенный конверт — неуверенный почерк, не то первоклассника, не то пенсионера...
— «Эти знаки принесут вам счастье, — начал читать Зигзаг вслух. — Оригинал хранится в Исландии...» Хм, почему не в Африке, например?.. Так, дальше: «...Нововведение обошло весь свет девять раз...» Так... «Гугольд из Филиппин...» Нет, Данька, ты слышал: Гугольд отправил двадцать копий и через несколько дней получил 20 тысяч по лотерее... Долларов или чего? Тоже мне знатоки... — бормотал Зигзаг, позевывая. — Так, бред какой-то... «В том, что это не шарлатанство, вы скоро убедитесь на собственном примере», — Зигзаг повертел в руках письмо. — По-моему, делать кому-то нечего...
— Пятое письмо, представляешь? Вот набросились...
— Гугольд... Мартьян... И имена какие-то дурацковатенькие. Но все-таки бесплатно. Это, Данька, нужно ценить. А то, знаешь, есть еще письма, так там за счастье по деньги просят... Представляешь, сидит кто-то и пишет двадцать писем, распихивает в двадцать конвертов. Псих!
— А если у него нога тоже... как у нашего Ефимса, зеленая? Тогда сам напишешь. И двадцать, и миллион.
— Я... я, наверно, все равно не буду. Я в это не верю.
— Яблоко хочешь? — спросил Данька после некоторой паузы.
Зигзаг поморщился, что означало — «не хочу». Друзья уставились в потолок. По потолку ползала муха. Вот она стала форсировать трещину в штукатурке. Зигзаг загадал: если форсирует, скажу ему...
— Слушай, а чё это у вас там трещина?
— Соседи иногда прыгают. Аж люстра дергается, — вздохнул Данька. — У них часто большие праздники.
Муха переползла через трещину и принялась чистить лапки.
— А я тут познакомился с одной девчонкой, — неожиданно заявил Зигзаг и скосил глаза в сторону друга.
Но Данька почему-то вяло прореагировал на это заявление — шевельнул ногой, и все. Может, потому, что было жарко?
— Я ее знаю? — спросил Данька.
— Да она не живая, — произнес Зигзаг. Данька вновь вяло шевельнул ногой, замер и вдруг подпрыгнул на кровати:
– Как?!
Зигзаг нахмурился и долго молчал. Можно было подумать, что он уснул с открытыми глазами. Только по лицу бродила мягкая улыбка.
— Да, понимаешь... — нехотя произнес Зигзаг, — это образ такой.
— Чего?! — растерянно улыбнулся Данька. — Художественный, что ли? Как это... Каштанка... Да?
Зигзаг тяжело вздохнул и опять уставился в потолок.
— Перестань вздыхать! — взорвался Данька. — Чего ты вздыхаешь, как больной слон?! И вздыхает, и вздыхает! Как пылесос. Не хочешь — не рассказывай, а то вздыхает...
— Ну, образ... — проворчал Зигзаг недовольным голосом. — Ну, я его составил... Врубаешься? До мельчайших деталей. Еще в четвертом классе. — Зигзаг пристально посмотрел на Даньку и смущенно улыбнулся.
— А почему девчонка? — спросил Данька.
— Так получилось, — огрызнулся Зигзаг. — Конечно, хотелось пацана...
Некоторое время было почти тихо. Лишь кто-то выбивал на улице ковер.
— Есть такой город, Арль, на юге Франции... — продолжил Зигзаг, с сомнением косясь на друга. — Так она там живет.
— Я тоже... — Данька пошевелился, — я тоже как-то думал, ну, это еще во втором классе... Хотел быть как Штирлиц. Тоже чтоб, как он: хладнокровный и выдержанный. Я тогда новеньким был, и до меня все докапывались, кому не лень.
— Нет, — облокотился на подушке Зигзаг. — Я как раз не хочу быть похожим. Зачем? Мы же разные люди. Мы просто с ней как друзья. Врубаешься? Не врубаешься? Ну, как тебе... Ну, я ее сначала придумал. Придумал, что есть такая-то, в таком-то городе, с такими-то привычками... А теперь она уже как бы сама по себе...
Понятно?
— Непонятно, — честно признался Данька, — значит, она — плод твоего воображения?
Зигзаг поморщился:
— Какой еще плод. Я ее так долго придумывал, а ты — «плод». Сам ты плод. Фрукт. Я ее сначала просто так придумал... Помнишь, я болел?
— Ну?
— Предки в кино отчалили. На улице слякоть. И такая тоска... Вот тогда я ее и придумал. У нас тут дождь, говорю. А она мне...
— Солнечно?
— Тоже, говорит, дождь. Я думаю, надо же, не один я кисну и вообще... Я вообще-то тебя ждал. А ты не пришел. Знаешь, тоска какая...
Данька стал лихорадочно вспоминать, чем он тогда таким важным был занят, что не пришел к больному Зигзагу, и не смог вспомнить. Как будто ничем особенным... Просто, как всегда, были какие-то причины, которые тогда казались очень важными. Кажется, он мастерил очередной самопал или что-то в этом роде...
— Ты понимаешь, Данька, — Зигзаг уселся по-турецки на кровати и принялся объяснять: — Вот мы тот раз стреляли из твоего самопала. А когда дуло разорвало — радовались. А чего, спрашивается, радовались? Что не покалечились, радовались. Что никто нас не видел. А на фига тогда такое удовольствие, что потом приходится радоваться, что жив остался, что руки не поотрывало. Так?
Данька неопределенно пожал плечами.
— А она совсем другой человек. Так она не радуется. Усекаешь? У нее же внутри все пусто. Врубаешься? Не как у дурака пусто, а вообще, чисто внутри. Никаких тебе мелких страхов, никаких стеснений. Она свободная от этого. Врубаешься? Нет? — заволновался Зигзаг и уселся на колени. — Вот я что-нибудь делаю, я что думаю? Я думаю, как бы чего не вышло...
— Да... — вдруг растерянно согласился Данька. — Я тоже так думаю.
— Ага! То в школе ляпнешь чего, то отец злой с работы, и мне уже наперед нужно знать, когда исчезнуть из дому, а когда оправдываться... Вот по улице идешь, а сам думаешь, как бы по
морде не схлопотать... Там очередь злая всегда. Тут трубу разрыли, машины ездят, брызгают грязью
— смотри в оба. Там алкаши тусуются — обойди стороной... И все время нужно думать. Даже дома сидишь и думаешь, где это подшипники достать для скейта. Помнишь, мы хотели?
— Хотели, — кивнул Данька.
— Вот, — развел руками Зигзаг, — а у нее вообще всего этого нет в голове. Врубаешься? Вообще! Она вообще об этом всем не думает! Я даже сам поражаюсь, как это можно жить и об этом не думать?! Как жить без этих мыслей? Врубаешься? Вот ты, Данька, представь, что у тебя нет всех этих мыслей. Что ты будешь делать?
Или нет! О чем ты тогда будешь думать?
Данька сосредоточился, задумался, уставился в потолок, зашевелил губами, потом пожал плечами.
— Сам-то Арль — городок маленький, — Зигзаг опять улегся, удобно вытянув ноги. — Она мне рассказывала, что сейчас ездит в Мартиг купаться на озеро. Вернее, это не озеро, а залив. Там сейчас кайфово. Народ-то весь валит мимо, в Милан...
— Она на электричке, что ли?
— На «пежо».
Данька напряженно кивнул.
— А как ее зовут?
Зигзаг пожал плечами;
— Она левша. А когда смеется, так у нее вот здесь, — Зигзаг указал пальцем, — щербинка. На переднем зубе. Я ей говорю, что так даже обаятельнее. Правда? А вчера ее остановил полицейский, за превышение скорости. Так, знаешь, что она ему сказала?
Данька наморщил лоб.
— Я сначала испугался. Ну, думаю... И говорю: «Жми!» А она: «Мсье сержант, вы очень наблюдательны!» А сержант: «Это моя профессия, мадемуазель...» А она, знаешь, что сказала? «У вас необыкновенная профессия, мсье!» И улыбнулась. А сержант тоже улыбнулся и отдал честь. Вот так — двумя пальцами!
— Двумя... — кивнул задумчиво Данька.
— И когда она поехала, он ей вслед: «Все таки, будьте осторожны, мадемуазель!» А вот ты что сказал бы? Вот именно... Она поехала. И в том месте действительно дорога извилистая вдоль Роны. Того и гляди дерябнешься с берега. Так что сержант в общем-то был прав. А потом она спрашивает у меня, чего я так испугался. Ну, когда сержант остановил ее. У нее же есть права. И даже если штраф, то все равно, почему я так сильно испугался?
— А ты?
— Я, я!
На улице перестали наконец выбивать ковер. Теперь были слышны голоса разнокалиберной малышни, игравшей не то в войну, не то в конец света. Во всяком случае визг стоял такой, будто конец света вот-вот наступит.
— Она вообще часто спрашивает, почему я все время так думаю, будто со мной в любую секунду может случиться что-то плохое...
— А ты? — повторил Данька.
— А-а-а... — Зигзаг махнул рукой. — Тут они с мамой в августе собираются в Италию. У ее мамы как раз отпуск. Там у них в Тиволи родственники. Приглашают.
— Что, на машине поедут?
— Ну ты даешь! Зачем петлять в Альпах? Самолетом за полчаса.
— А она красивая? — спросил Данька, озабоченно хмурясь.
— У нее, понимаешь, щербинка вот здесь, — протянул Зигзаг, — когда улыбается.
— Ну глаза-то у нее хоть какие?
— Ты чего докапываешься? Говорю же... Карие, кажется...
Данька хмыкнул. Зигзаг замолчал.
— Италия... — Данька тяжело вздохнул, — это хорошо. Я бы тоже. И в Англии я не был. Зигзаг молчал.
— В Аргентину... Я тоже там не был.
— Тебе, наверно, завидно... — заметил Зигзаг.
— А тебе?
Зигзаг пожал плечами.
По улице прошла компания. Говорили разгоряченно и громко.
— Я не знаю, — наконец произнес Данька, — и мне кажется, я до старости буду думать наши мысли... Про институт, наверно, потом буду думать... А что, она разве про институт не думает?
— Но не так же! Она же не боится. Она же учится из интереса. Поэтому хорошо.
— А плейер? Вот, я думаю, хорошо бы купить...
— Да есть у нее плейер. Машина. Собака. Пятьдесят программ по телеку. Комп. Свой дом ее родителей. Сад. Бассейн. Там это вообще у всех, — Зигзаг выдохся и замолчал.
— Тогда я не знаю, как можно жить... В смысле — труднее или легче? И вообще, о чем она тогда думает, если ни о чем не думает?
— Мы еще... — нарушил тишину Зигзаг, — стихи вместе пишем, — и покраснел, испытующе косясь на Даньку. — Только ты ржать не будешь?
Данька показал всем телом и лицом, что не будет.
— Я бы никогда никому, — успокоился Зигзаг, — но ты ж мой друг.
Зигзаг раньше был другой. Это сейчас Данька точно понял. Раньше он никогда бы не сказал: «Ты мой друг». Хоть об этом и так все знали.
— Ну ладно... «Однажды в какой-то забытой стране», — начал севшим голосом Зигзаг. — А она: «Забавной!» А я: «Однажды в забавной далекой стране, Где персики скачут навстречу кошмарной жаре...»
— Почему персики скачут?! — страшно удивился Данька.
— Это такая фантазия... А ты что хочешь чтоб скакало? — И Зигзаг, не дождавшись ответа, продолжил:
Где саквинки бродят босыми лапами в траве,
Где синие мыши всю ночь пререкают сове!
— Как это?
— Ну чё ты, как дурак? — обиделся Зигзаг. — Для рифмы. Не врубаешься?
— Кривая какая-то рифма, — честно признался Данька, который тоже очень секретно, только для себя, пробовал писать стихи. Так что у него с этой проклятой рифмой были свои счеты.
— Главное — складно, — отрезал Зигзаг, — и не мешай, а то я теряю нить и вообще...
— Да ты чё, Зигзаг. Читай. Это я так.
— Итак, я: «Однажды в прекрасной забытой стране...»
Она: «Где цвыкуны фырчут на тертой струне...»
Я: «Где персики пляшут босыми лапами в траве...»
Она: «И всё, как во сне, подчиняется мне!»
— А дальше? — спросил Данька, а сам подумал: «Вот он в своей тарелке наконец, вместе с этой...»
— Дальше, — Зигзаг зажмурился на тот случай, если вдруг Данька все-таки будет ухмыляться:
Там слюпики щелкают вред изумрудный в траве,
И псы помирают всегда понарошку во сне,
Лишь только, лишь только... м-м-м...
Потому лишь, что все подчиняется мне!
Кажется, я дальше забыл... — Зигзаг открыл глаза.
— А собаки тут причем? — спросил Данька. — И не по рифме, и никак.
— А так. Просто. Просто собаки живут мало... а хозяева долго. И мы с ней решили, что это неправильно. Собака хозяина любит. И ее не вылечишь, потому что собака умирает от старости. Поэтому нам собак жалко. Вот почему собаки... Так что пусть они хоть там понарошку, — Зигзаг вздохнул. — Я вообще теперь убедился... — он замялся было. — Вот если ты кого-нибудь любишь...
Данька присвистнул.
— ...а он умирает... Или уезжает... Так ты ж расстраиваться будешь из-за этого. Ну, психовать. Врубаешься? Переживать из-за этого. И поэтому потеряешь здоровье и умрешь в старости раньше. Ну, потому что ты тратишь здоровье на друзей.
— Это какая-то философия, — буркнул Данька. — Это что ж выходит, если все, кого я люблю, переедут в другой город, так я уже покойник? В живом виде?
— Дурак! — Зигзаг постучал себя по голове.
— Сам дурак, — беззлобно отозвался Данька и натужно зевнул.
— Вот смотри! — Зигзаг привстал на кровати. — Мы стреляли из самопала. Самопал разорвало. Ты разве не испугался за меня?
— Ничё себе не испугался! — Данька тоже привстал. — А если б тебе глаза повыбивало?!
— А раз испугался, значит, потратил нервы. А это, говорят, сказывается к старости. Значит, минус десять минут жизни. А если это не у меня самопал разорвало, твоего друга, а у прохожего?
— Я б все равно испугался, — честно признался Данька. — От одного только грохота. Когда оно рвануло!
— Но, наверно, меньше, чем за друга. Тогда минус всего пять минут из жизни, — произнес Зигзаг и поглядел на Даньку. А Данька поглядел на Зигзага. Некоторое время они смотрели друг на друга.
— Значит, дружить вредно? — спросил Данька. Зигзаг еще некоторое время глядел на Даньку, а потом пожал плечами.
— Вот за что я ненавижу философию! — сказал Данька. — Как только родился, так выходит, тут же начинаешь загибаться?
— Как это?
— Как?! А мама любимая опоздала с соской! Ты разволновался в пеленках — минус полчаса жизни. Это ж как надо... — Данька вскочил на кровати и раздраженно продолжал: — Это ж сколько человек можно любить, чтоб дожить до двадцати хотя бы?! И какие это должны быть люди?! Чтоб они никуда не уезжали! А лучше — не
шевелились. Так вообще никакой жизни не хватит из-за одной большой любви. Или дружбы.
— Ты не психуй, — Зигзаг шмыгнул носом.
— Как это не психуй?! — обиделся Данька, как будто ему завтра предстояло погибать.
— Может, мы еще никого не полюбим, — сказал Зигзаг.
Стало тихо. Муха, судя по всему, та самая, возвратилась на потолок и бесстрашно бросилась форсировать трещину в обратном направлении. На улице перестала визжать разнокалиберная малышня — конец света так и не наступил.
— Как же, — сказал Данька. — я маму уже люблю...
— И я...
— А вообще-то, — задумчиво проговорил Данька, — действительно, о чем она думает, твоя эта… мадемуазель? Если она ни о чем не думает? Интересно...
Зигзаг пошевелился, покосился на Даньку и долго молчал.
— Как тебе сказать...
— Да уж как-нибудь, — фыркнул Данька.
Муха решила основательно исследовать трещину на потолке от истоков до устья и поползла вдоль нее.
— Ни фига себе!! — вскочил вдруг Зигзаг. — Мне же еще в «Юбилейный». А я тут валяюсь! Мне–ж еще молока! Знаешь, что будет?!
— Три часа жизни, — съехидничал Данька.
Зигзаг вылетел в прихожую. Шнурками он пользовался крайне редко и теперь, кряхтя, втискивал ноги в зашнурованные туфли.
Данька, который тоже вышел в прихожую проводить друга, некоторое время смотрел на пыхтевшего Зигзага.
— Слушай, ну так о чем она думает? А? Да постой ты?!
— Что «постой», — Зигзаг схватился за дверную ручку. — Перерыв кончается. А ты — «постой»!
— Зигзаг, — умоляюще протянул Данька, — я во все врубаюсь, но о чем она думает? О природе? Да? Об этих... карликовых деревьях?.. Нет? Часы «Роллекс»? Да? Гонконговская варенка? Бельмондо? Да? Голливуд?
Зигзаг стоял в открытой двери и молча смотрел на Даньку.
— Самолет, что ли? — как последний аргумент выдавил Данька.
— Ну, ты какой-то... это... — произнес Зигзаг и помчался вниз, перепрыгивая через ступеньки. — Та-ам... са-аквинки... бродят... лапа-ами... — пел Зигзаг, пока за ним не захлопнулась дверь подъезда.
Данька постоял, почесал немного затылок и вдруг бросился в комнату. Найдя скомканную шифровку Зигзага, он принялся ее расшифровывать. Но Зигзаг был двоечник, и поэтому зашифровал все до такой хорошей степени, что через полтора часа глубокого анализа всевозможных вариантов прочиталось только следующее:
«А … зна.......!! ...ка, я... знак... зн..." ...!!...?? ...ак. Зигзаг!»
Данька долго тупо вглядывался в результат проделанной работы. Потом плюнул, скомкал шифровку и задумчиво произнес:
— В этом есть какая-то... И на самом деле: чего он приходил? С букетом, в наглаженных брюках... И еще вел себя... Вздыхал, вздыхал, как будто хотел сказать что-то. Но что? — Данька раздраженно пнул стул. — Ходят тут.
Потом в глубочайшей задумчивости прошелся по комнате. Долго приглядывался к плинтусу, где обычно гуляли непотопляемые тараканы.
— Что я им, этот, что–ли?! — Данька ударил кулаком по столу. — Сами ни фига не врубаются, а напридумывают! Подумаешь, писатели, фигли–мигли и вообще!
