Александр Папченко
при перепечатке активная ссылка
на мой сайт www.papchenko.ru обязательна
Статья "ПЕЧАЛЬНЫЕ КОМПЛЕКСЫ СМЕШНОГО ЖАНРА"
опубликована в журнале «Театральная жизнь» №8 1997 год.
..........................................
Давайте поговорим о печальном. Об отношении к современной комедии.
То есть поговорим о том, чего нет. Почти… Отношение есть, а комедии нет. Еще поговорим о культе личности, которого в России тоже не было. Культ был, а культ Личности - никогда. Я попытаюсь равномерно перемежать банальности парадоксами. Да и как без парадоксов, когда обращаешься к наше комедии? Ведь приходиться говорить о том, чего, собственно, нет. Все. Кода.
Для затравки я приведу самые типичные советы-упреки, которые навязли у меня в ушах. Самый распространенный: сюжет комедии уж слишком усложненный. Затем: просят, насколько это возможно, усилить – углубить характеры персонажей. Обращаясь ко мне, утверждают, что народу нужен на сцене эшафот, вот тогда он придет в театр. А также говорят: «Получилось действительно смешно, но именно потому, что смешно, я и не верю».
Начнем о сюжете.
Он должен быть, мне кажется, сложнее сюжета мыльной оперы. Если, конечно, театр думает жить на кассовые сборы, а не перебиваться лишь на государственной дотации. В чем, в чем, а в сюжетах ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ публика знает толк. Что я понимаю под ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ публикой? Это та, что не слышала ни о Брехте, ни о Бомарше, та, что шуршит-кашляет, та, что может запросто уйти, если ей станет скучно. Вообще та, что воспринимает театр прямо: смешно - хохочет, грустно - стеснительно шмыгает носами.
А есть еще СПЕЦИАЛЬНАЯ публика. Хорошая. Очень задумчивая. Её задумчивость часто подразумевает: «Вы нам как будто поете, а мы вас как будто слушаем». Но и Шоу, и Островский, и Мольер, и другие великие играли-писали для ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ публики, и никто мне не докажет обратного. Наверное, еще и потому они так заботились о сюжете, наверное, еще и потому их пьесы популярны до сих пор. Закрылись многочисленные НИИ и КБ, много лет исправно поставлявшие театру образованную, не обременённую отчаянным поиском хлеба насущного, публику. Подросло новое поколение зрителей. Более циничное и грубое. Наверное, менее образованное. Но зато - более свободное. Эти зрители уже не полагают единственным достоинством пьесы её подтекст. Нужны интригующие сюжеты, способные увлечь ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ публику. На все театры рафинированной публики уже не хватает. Рано или поздно половина театров закроется, если за пустые залы не заплатит государство.
Дальше. Насколько безопасно для пьесы-комедии обычное требование: беспредельно углублять характеры персонажей?
Казалось бы, ответ очевиден. Чем ярче прописан характер, тем лучше. Но не спешите с выводами. Мне представляется, что в комедии не все так однозначно. У нашего театра слишком серьезное выражение лица. При первой же возможности драматический компонент характеров в спектакле неоправданно выпячивается. Нарушается зыбкий баланс между комическим и грустным, исчезает гармония многообразия поводов, причинно-следственных связей. Исчезает легкость, ирония, как самые хрупкие составляющие хорошей комедии. Увы, смешное не считается умным.
Но почему, собственно, серьезное выражение лица – едва ли не единственный признак ума? Не знаю… Бедный, бедный барон Мюнхгаузен…
Комедия должна быть смешной, так мне кажется. Если комедия не смешна, то пусть она будет хоть семи пядей во лбу, это уже не комедия. Это что угодно, но не комедия. Как часто черту характера персонажа, свойства его психики, постановщики усиливают на сцене до психиатрического диагноза. И вот уже персонаж начинает поскуливать, подергиваться… Если у талантливого постановщика он это проделывает как то изящно, и, наверное, оправданно, то у не очень талантливого… Жестокое зрелище, автоматически вызывающее у меня «катарсис». Едва опускается занавес, я ощущаю облегчение и душевную разрядку.
Какая я язва…
Степень проработанности характеров, с моей точки зрения, в комедии должна быть пропорциональна мере условности именно комедии. Естественно, законное право режиссера теребить мой материал, но, согласитесь, если я пишу комедию, то и надеюсь увидеть на сцене что-то похожее на комедию. И услышать смех. Вот такая странная игра: я не дописываю, потому что он или они все равно пережмут.
Теперь о нравственности. У меня в комедии есть такой поворот: слегка ошалевшая состоятельная американская дама принимает бредовое шоу моих задерганных жизнью безработных персонажей за Бог весть что и готова выкладывать денежки. Ей кажется, что в этом наивном, глупом представлении, она находит и Чехова, и Достоевского, и все достоинства русского театра и готова купить все оптом. Коробит? Мне говорят: в финале распродается русская манера игры и сам Антон Павлович Чехов, и это безнравственное деяние как раз и становится хэппи-эндом. К тому же мои персонажи обманщики. Вообще-то да. Обманщики. И вот тут то большое «НО»!
Что бы ответил нормальный зритель на претензии состоятельной дамы купить Чехова и Достоевского и русскую манеру игры на сцене? «Покупай, дурочка. У нас есть еще калужский туман и июльская радуга». Нормальный зритель понимает степень условности притязаний, чувствует, что можно купить, что нельзя (даже если это очень комично) и где та грань, за которой начинается подлость.
Для примера возьму фильмы, сценарной основой которых послужили пьесы: во первых, их видели почти все, а во вторых, в одной редакции, так как разные режиссеры в разных театрах, естественно, придают пьесе разное звучание…
Итак, фильм «Ищите женщину». Постановка А. Суриковой, по пьесе Робера Тома. Героиня Софико Чиаурели в финале ловко женит на себе следователя (его играет Леонид Куравлев). Женит и никакого гнетущего чувства творящейся на наших глазах несправедливости! Странно.
Еще пример. Фильм «Миллион в брачной корзине», постановка В. Шиловского, по пьесе Д. Скарначчи и Р. Тарабузи «Моя профессия синьор из общества». Здесь вообще сплошь надувательство, и как результат – обогащение семьи. И опять никакого гнетущего чувства у публики. Почему? Потому, что в первом случае мы понимаем, что старый холостяк сам никогда не сделает предложение. Понимаем, что ему же лучше будет, если он женится на такой бойкой женщине. А во втором случае? Господи, люди столько страдали в нищете, что ж тут плохого, если они перестанут мучаться!
Так вот - мне кажется, что это и есть народное представление о границах допустимого греха. И эта народная точка зрения полностью совпадает с нашим внутренним пониманием (скорее на уровне ощущения) сложностей реальной жизни. Кто из нас безгрешен?
Не здесь ли кроется мера условности, в которую так трудно поверить и которую так трудно реализовать, когда имеешь дело с русской современной комедией? Почему? Не потому ли, что истоки, в том числе и процитированных выше комедий, лежат в европейском плутовском романе. А традиции плутовского романа в России - отсутствуют. Подмостки народных театров Европы, как и гуманитарные ценности Возрождения и эпохи Просвещения, шлифовали комедию и в ней образ Плута. Формировали отношение к персонажам и сюжету, которое подразумевает в человеке достоинство ЛИЧНОСТИ, без всякого лживо-жалостного снисхождения. Не здесь ли истоки нравственного права Плута в границах разрешенной греховности прибегать к маленьким грешкам, чтобы победить сильных мира сего, тяжелые обстоятельства жизни и тд. То есть победа Плута нравственна, даже если он немножко грешник…
Лишь представьте себе на секунду, что персонаж А. Ширвиндта в фильме «Миллион в брачной корзине» вдруг заявит в финале:
- Нет, всё таки эти деньги нам достались бесчестным путем, и мы их не возьмем. Это было бы безнравственно. Мы нищие, но честные!
- Да ты, парень, совсем рехнулся! – скажут зрители и, наверное, будут правы.
То есть между зрителями, актерами, драматургами и режиссерами заключен как бы незримый договор, по которому мы отпускаем героям, без всякого внутреннего смущения, их грешки. Наши актеры, блестяще справляются с этим нюансом европейской комедии, наверное, еще и потому, что степень «безнравственности» персонажей соразмерна внутреннему представлению актеров об этой самой «греховности».
У России и Европы разный исторический опыт в отношении к человеку, греху, гуманным ценностям, личности… Но это уже тема другой, более развернутой статьи, такой анализ сейчас не входит в мои планы. Скажу лишь, что естественное сближение европейских и традиционных отечественных представлений о греховности, о предназначении человека, адаптация гуманитарных завоеваний на русской сцене и привнесение развитых в Европе к тому времени комических форм, образов и сюжетов, да и само развитие народного театра в начале ХХ столетия в России было прервано Октябрьской революцией.
Даже представить невозможно признанный государством образ Плута на сцене. У нас. Кого должен обманывать Плут? У нас ведь были «отдельные недостатки»…
Прямая и непосредственная связь с публикой ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ была нарушена. Государство стало довлеть. В отсутствие разгромленной Религии писатели и драматурги невольно освоили функцию определять, что нравственно, а что нет. При этом учитывалось мнение государства на этот счет. Образовавшийся зазор между принятой официально точкой зрения и реальным мнением публики талантливые драматурги и постановщики успешно компенсировали подтекстом, понимаемым образованнейшей частью зрителей, но далеко не всеми. Все бы ничего, если бы существовал народный театр. А так сценический материал, не проигранный на сотнях маленьких сцен, непосредственно приближенных к ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ публике небольших театров, стал в большинстве случаев ориентироваться лишь на эту понимающую публику. Отражать её миросознание-мироощущение. Хорошая пьеса превратилась в достаточно
сложное, с обращениями к подсознанию, к рефлексии произведение искусства.
Но вот случилось то, что случилось. Государство перестало довлеть и платить деньги. Образованнейшая публика бросилась пропитание. Театр остался наедине с новой менее образованной, грубоватой, но ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ публикой. Тонкая, склонная к рефлексии, обращенная к подсознанию и психологизмам игра механически приспосабливается как язык общения с этой новой публикой. Театр пробует нащупать те интонации, сюжеты, характеры, что заинтересуют новую публику.
Эти поиски почему-то сформировали представление о современном мире, как о чем то бесконечно враждебном человеку. Сработанные со всей силой и блеском
неподдельного таланта, такие спектакли невольно подкупают… Кажется - вот она, правда! Большая правда маленького человека расплющенного жизнью. Но, покинув театр и окунувшись в живую жизнь, замечаешь влюбленных, путешествующих, радующихся людей…
Современные трагические экзерсисы, захлестнувшие сцены отражают, как мне кажется, не саму жизнь, во многом действительно трагичную, а представление-мироощущение от этой жизни той самой части образованнейшей публики…
Какое отношение все это имеет к комедии? Увы, самое прямое.
Комедия предполагает язык доступный и ясный.
Комедия рассчитывает все таки не столько на глубину психологизмов, сколько на легкость, азарт, желание…
Комедия – почти всегда хэппи-энд. А следовательно, мир в ней разумен, системен, осмыслен. А если и хаотичен, то достаточно повернуть рычаг сюжета, как смысл восстановится. И добро победит. Потому что так уж устроена комедия, что успех персонажа воспринимается как победа добра. Естественная и ожидаемая.
Комедия не придерживается садисткой точки зрения, что нравственен лишь неудачник.
Комедия пластична в границах допустимой греховности, так как она оправдывает героя. Ей чужды идеалистичные ходульные и ханжеские представления о
нравственности.
В комедии, кстати, не укрыться за маской великого и непонятного. Едва не смешно вот ты уже и глуп. К тому же это заметно сразу и всем.
Как же трудно писать комедию… Так и хочется хотя бы запятой намекнуть на неоднозначность хэппи-энда.
Итак, из всего вышенаписанного я делаю вывод. Самое главное, важное, и в чем я уверен, для комедиографа сейчас, сегодня – наконец почувствовать-уловить те нравственные этические представления о границах допустимой греховности, при которых Герой, будучи победителем, оставался бы, всё таки, нравственным, в глазах публики и своих собственных, а его успех был бы нравственно оправдан. Чтобы степень «безнравственности» Героя, была соразмерна взглядам и актеров и публики на эту греховность и не переходила границ, за которыми начинается подлость и предательство, как бы это ни было соблазнительно комично…
«У поэзии свои законы и своя правда, и из всех гуманитарных целей она знает только две: сближение людей и их оправдание…» (И. Анненский)
Ну а что касается эшафота на сцене, крови… Конечно, в погоне за ускользающим зрителем можно, что называется, «дожать» публику. Вместо поцелуя – порно, вместо пощечины - гильотина…
Это все «резервы» превратно понимаемой трагичности на сцене.
Я считаю, что у художника есть два метода. Или покрепче надавить на кисть, или по иному расположить мазки. Лично мне по душе второй вариант: из давным-давно всем известных цветов, красок, сюжетов собрать-нарисовать новую картину, две, три… Тогда если на одной и будет тьма, то на другой – свет, на одной – слезы, на другой – смех…
