Произведения для взрослых

Комедия должна быть смешной, так мне кажется. Если комедия не смешна, то пусть она будет хоть семи пядей во лбу, это уже не комедия. Это что угодно, но не комедия. Как часто черту характера персонажа, свойства его психики, постановщики усиливают на сцене до психиатрического диагноза. И вот уже персонаж начинает поскуливать, подергиваться… Если у талантливого постановщика он это проделывает как то изящно, и, наверное, оправданно, то у не очень талантливого… Жестокое зрелище, автоматически вызывающее у меня «катарсис». Едва опускается занавес, я ощущаю облегчение и душевную разрядку.

Фигуры и лица людей распадались на радостные сочные мазки и казались нарисованными небрежно. Я заторможено смотрел на картинку: как это далеко от этого снега и моей гноящейся руки. И вдруг, в совокупности, нестыкующихся цветных пятен, возникло ощущение праздника. Мне уже была не важна какая–то отдельная фигура или ветка дерева, потому что я почувствовал объединяющее, и эту ветку, и фигуры, и фонари, настроение. Но я уже так где–то видел! Фиолетовые сумерки в комнате у девочек! Как я себя тогда чувствовал, уютно и спокойно! Я убрал картинку, но настроение праздника не покинуло меня. Что–то изменилось – лом стал легче, мороз мягче.

Незнакомца звали Серега. К двенадцати часам он успел обследовать наш поселок вдоль и поперек и вернулся в дом в замечательном настроении. Он много смеялся и был легок в общении. Он говорил; о газопроводе который они тянут через север Свердловской области, о ресторанах города Свердловска, в которых он пил, он говорил о Свердловске. Вот тогда то я впервые и услышал о том что столица СССР должна быть в Свердловске. Помню  я  удивился – почему?

Но солнце еще не взошло. Солнце, этот огненный глаз плавающий в лоснящейся белизной выемке на голубом животе той, Имя Которой Произносить Нельзя, не взошло, потому что та, Имя Которой Произносить Нельзя,  еще спит. И пока она спит, даже сам Вигару не решается ударить камнем о камень. Чтоб не тревожить её сон. Проснется она, и опрокинется над миром. Вглядываясь. И тепло и уютно станет всякому человеку под животом, той, Имя Которой Произносить Нельзя. А ночью человеку неуютно. И страшно. Особенно когда та, Имя Которой Произносить Нельзя,  разметается  во сне, опрокинется на бок, и тогда над человеком только мгла и в ней тлеют угли угасающего костра, той Имя Которой Произносить Нельзя. А погаснет её костер, отчего, скажите, она зажжет завтрашнее солнце?!

…Когда мама умерла, мне было девять лет. Антонина Никитична, дальняя родственница мамы, стала моим опекуном. У бабы Тони было две дочери. Старшая Ольга и младшая Томка. Ольга, со своим мужем, дядей Витей, жили отдельно. Вот о её муже эта история.
Дядю Витю я побаивался. Не помню его улыбающимся. Был он сухопар и жилист, как сучковатое полено. Несерьезный мальчиковый чубчик контрастировал с колючим взглядом. К тому же дядя Витя любил выпить и в хмельном кураже становился невменяемым. Во всяком случае так мне казалось...

Что–то, из рассказанного, я видел собственными глазами, о чем–то догадывался из разговоров взрослых, что–то впоследствии домыслил. А где тут вымысел, где правда, я уже забыл…

трагифарс в двух действиях
и
в одной картине.

Место действия:
Большая комната, в бывшей коммуналке, куда выходят двери комнат Гоши и Люси, Васелины, Дедушки, дверь ванной–туалета,  дверца чулана и входная дверь. Обстановка скудная. В комнате газовая плита, холодильник, шкаф, телевизор и пр.

Действующие лица:    Гоша – 56 лет, отец семейства.
Люся – его жена, лет пятидесяти.
Васелина – их дочь.
Дедушка – папа Гоши, старенький.
Леша – квартиросъемщик. Лет девятнадцать.
Виктор – лет двадцать. Дефект речи – заика.
Вадик – бизнесмен. Лет сорок пять.
Джон – турист–иностранец.
Полонский– одного возраста с Дедушкой, но хорошо                          
сохранился.
Старушка – туристка–иностранка.

Долго я думал над тем для кого пишу эту статью. Профессиональные писатели сами знают или по крайней мере догадываются о написанном ниже. Рядовому читателю статья может показаться скучной. Эстету и снобу – пресной. Потом я вспомнил себя, каким я был лет десять назад и увидел его, молодого литератора, успевшего опубликовать с десяток своих произведений в газетах и журналах. Я увидел, как он однажды решил собрать все свои рассказы (стихи, повести, эссе и тд.) и издать их отдельной книгой. И вот здесь мной овладело непреодолимое желание рассказать моему наивному собрату по перу о некоторых парадоксах и закономерностях современного книгопечатания. Что бы он не тратил свой талант и драгоценное время свое на все те ошибки, заблуждения, а то и глупости, которые уже совершил до него автор этой статьи...

Рассказ опубликован в журнале «Урал», №4:2000 год

Магистральная федеральная дорога М-36. Забрызганный грязью “КамАЗ”. В кабине водитель Муравьев Аркадий Павлович и попутчик. Вопросы мироздания и миропорядка интересуют Аркадия Павловича постольку, поскольку задевают его благополучие, и поэтому разговор не клеится. Похохатывая, Аркадий Павлович парирует любые попытки попутчика приобщить его к национальному комплексу вины, коротким, но емким восклицанием: “А, и хрен на него!” — на них, на нее, на меня, с ним, с нею… и так далее, вплоть до коронного “С хрена ли баня впала?”. Эта, казалось бы, незатейливая фраза, переведи ее досужий филолог на латынь (всем известно, что на латыни любая глупость звучит как рецепт), несомненно бы являла собой пример неосознанной попытки сформулировать Аркадием Павловичем национальную идею.