Не догадываясь о слежке, Колька взбежал на крыльцо хлебного магазина и скрылся за дверью. Он тоже не выспался. К посеянному Сорокиной смятению добавилась трескотня портативного компьютера Галины Валентиновны Селезневой. Квартирохозяйку обуяло писательское вдохновение: наконец-то дилетант Уткина, фигурально говоря, плотно села на хвост преступнику Джексону. Следователь-ретроград тут же забыл о своих безответственных планах и навострил уши, ловя каждое слово Уткиной. Джексон, почувствовав сжимающееся кольцо расследования, немедленно принялся заметать следы... И чрезвычайно преуспел в этом.
С трудом уснувший Колька под утро был вырван Джексоном из сладких объятий Морфея. Точнее, был вырван полпредом Джексона, писателем Селезневой.
— Коля, он в меня стрелял... — срывающимся голосом сообщила Кольке новость перепуганная Галина Валентиновна.
— Кто? — оторопел Колька.
— Плоскогубцы... То есть нет, — замотала головой тетка. — Судорога.
— С кем? — ошалевший Колька уселся в кровати.
— Это — женщина, — трагическим шепотом сообщила Галина Валентиновна.
— Да кто женщина? Кто стрелял? В кого?
— Джексон стрелял в меня. Он оказался женщиной... И прекрати ктокать. И пялиться на меня. И вообще спать прекрати! И... сколько можно дрыхнуть? Это же треть жизни в бездарном забытьи. Это ужасно, — разорялась Галина Валентиновна, не желая признаваться, что попросту боится засыпать. Она честно пробовала уснуть, но там, в ее писательском сне, распоясавшийся Джексон, он же Плоскогубцы, он же Судорога, обретя облик Н. В. Гоголя, косил на писательницу огненным глазом и терзал затвор громадного автоматического пистолета. А потом сорвал с себя волосы. Которые оказались париком. Плешивый классик Гоголь был ужасен. Но еще ужаснее было продолжение кошмара. Женским голосом, в котором Галина Валентиновна без труда уловила стервозные интонации главного редактора «Мормуса», Джексон-Гоголь запел, безбожно перевирая слова замечательного пиратского гимна:
Пиши, и дьявол доведет тебя до конца!
Йо-хо-хо! Дьявол и бутылка рома!
Двенадцать мертвецов на авторский лист!
Йо-хо-хо! И в глотку четыре тома!
— Сволочь! — вскричала жалобно Галина Валентиновна. Но ее восклицание заглушил хор. Это была замечательная компания. Выстроившись полукругом за спиной носатого Джексона-Гоголя, дружно разевали рты: Л.Н.Толстой с окладистой войлочной бородой, бакенбардистый А.С.Пушкин с бутылкой шампанского в руке, опирающийся на охотничье ружьишко С.Т.Аксаков, М.Ю. Лермонтов в чеченской бурке и с ирландской волынкой, Д.С.Лихачев со стилетом и мягкой укоризненной улыбкой на устах, Ф.М.Достоевский, размахивающий опасной бритвой... Там был еще кто-то. Маячили тени. Но из-за бороды Льва Николаевича совершенно нельзя было понять, кто они, эти тени. Борода взлетала в такт словам песни перед физиономией Галины Валентиновны, словно взбесившийся клок ваты...
Веселись, писака, — разворачивай парус!
Йо-хо-хо, веселись, как черт!
Одних убило пулями, других заела совесть!
Не трусь, пиши — все равно за борт!
Допев куплет, Джексон-Гоголь под восторги хора разрядил обойму автоматического пистолета в Галину Валентиновну...
Невыспавшийся Колька дремал в очереди за хлебом. Если описывать его состояние, то ничего точнее непреходящего изумления на ум не приходит. Неожиданный поцелуй под дождем оглушил и смял Кольку. Он не мог поверить, что может нравиться кому-то до такой степени. Едва Кольке удавалось убедить себя в этом, как он тут же вспоминал, каким он был неловким вчера, и он морщился и страдал так, словно обманул ожидания дорогого, близкого человека.
Стоящая в очереди впереди Кольки безобразная старуха наконец расплатилась и ушла. Кольке открылся вид из окна. На тротуаре стояла Яна. С велосипедом.
— Я сейчас вернусь, — предупредил Колька очередь и двинулся к двери. Но в этот момент очередной приступ неловкости сковал его. Колька постоял у двери и вернулся обратно. Этот маневр он, краснея и вздыхая, повторил трижды.
— Успеешь сбегать. Не боись, — проворчал небритый дядька в плаще, у которого Колька отпрашивался из очереди. — Всякого может приспичить по-маленькому.
— Да, нет... это... Я уже... — проговорил невнятно Колька, в очередной раз занимая свое место в очереди.
— Уже? — дядька изумленно уставился на Кольку, но тот не мог этого видеть...
Сорокина у хлебного ждала Кольку и ни о чем не подозревала. Стеклянная дверь магазина открылась. Яна подумала, что это Колька, оглянулась и увидела Глорию!
Глория была такой же, как во сне. Приземистая, растолстевшая, в длинной черной юбке и с безобразным волдырем на шее. Сорокина мотнула головой, отгоняя наваждение. Этого быть не могло!
