Террорист
Колька Сырцов дал на вчерашней линейке в ухо Витьке Тимохину и теперь, наказанный, плелся в арьергарде. Вообще-то их наказали вместе, но к Витьке неожиданно приехала мама, и он остался в лагере. Это было обидно.
Час назад лагерь подняли по тревоге раньше обычного подъема и сообщили, что какой-то неизвестный похитил важный пакет из штаба. Теперь этого неизвестного требовалось найти и пакет вернуть. Дурость, конечно, все это, придуманная взрослыми, чтобы им, взрослым, жить было веселее. Но, с другой стороны, никаких тебе речевок, никаких линеек и торжественных построений.
Главный вожатый выбрал разведку из первого отряда. Ее задача - бродить в окрестностях лагеря в поисках подозрительного человека. Разведка должна идти веером и всячески хитрить, потому что террорист - хитрый. Мало ли где вынырнет? Остальных разделили на роты и построили в колонну. Открыли ворота, и разведка тут же нашла оставленный кем-то охотничий сапог. Конечно, это был сапог террориста. Все обрадовались и пошли. Тут-то как раз вожатый Колькиного отряда отозвал Кольку и торжественно сказал:
- Николай, вы назначаетесь арьергардом. Будете замыкать не только отрядную колонну, но и лагерную.
А потом, уже неторжественно, добавил:
- Смотри мне, Колька, если кто отстанет или что... А это провиант для потерпевших... - и вожатый положил к Колькиным ногам рюкзак. - Вы должны были идти с Тимохиным, в наказание обоим за драку, но к нему приехали родственники.
Рюкзак был хоть и со впалыми боками, но тяжелый. Колька полягал его и просунул руки в лямки. Да-а... Рюкзак был не только тяжелый, но еще и длинный. Он колотил Кольку сзади по ногам и мешал перемещаться по местности. Колонна следопытов тем временем уползала по лесной дороге со скоростью самой быстрой в мире дрессированной черепахи. А Колька плелся сзади. Рюкзак, пожамканное уродище, с каждым шагом все больнее оттягивал назад плечи. "Чтоб ты сдох!" - подумал Колька и положил рюкзак на дорогу. Колонна зевающих следопытов скрылась за поворотом, и Колька остался один.
Он огляделся, отошел на пару шагов от рюкзака, а потом, согнувшись пополам, закрутился волчком, размахивая ногами и руками, и нанес страшнейший шаолиньский удар каратэ в сытое брюхо с лямками. И тут же закричал: "А-а-а!" Это потому, что рюкзак подставил под удар бесчувственную консервную банку.
- Авоська, - обругал рюкзак Колька и погладил ушибленную ногу. Что-то нужно было предпринимать. Не стоять же здесь до заката.
Было раннее утро. Суровые сосны сомкнулись вдоль дороги, над которой повис туман. Впрочем, это висел не туман, а пыль, взбитая сотнями ног непроснувшихся следопытов.
Колька попробовал тянуть рюкзак волоком. Но тот и тащиться не желал. Цеплялся то и дело за корневища и застревал. Полчаса мучился Колька, пока ему не пришла в голову гениальная мысль - избавиться от части содержимого рюкзака. Колька отволок рюкзак на обочину, развязал его и заглянул внутрь: да-а, этих продуктов хватило бы для путешествующего от Владивостока до Москвы. Выложив под куст пару банок тушенки и пачку макарон, Колька побрел дальше.
Дорога так извивалась и петляла по лесу, что было ясно: она никогда не предназначалась для машин, а только для лошадей с телегами... и для террористов. Колька вздохнул и выложил под очередной куст еще несколько банок тушенки. Потом достал плитку шоколада и стал есть. "Ничего... - успокаивал он встрепенувшуюся было совесть, - отставшие и потерпевшие будут брести обратной дорогой и плакать от голода, а тут, здрасте вам, пожалуйста - тушенка! Кушайте на здоровье".
Рюкзак заметно полегчал и волочить его по дороге было гораздо удобнее. Но тут случилась развилка. Дороги разбегались в три стороны. По какой идти? Колька долго осматривался и вглядывался. Над одной из дорог висел пыльный туман, вдоль нее по обеим сторонам валялись фантики от конфет и бумажки. И Колька свернул на эту, очеловеченную, дорогу. Предварительно гуманно выставив точно посередине перекрестка три последние банки тушенки. Для пострадавших и покалеченных. Теперь рюкзак совсем съежился и его можно было надеть. Плечи он больше не оттягивал - красота! Но не успел Колька сделать и сотни шагов в хорошем расположении духа, как сзади кто-то громко сказал:
- Стой! Руки вверх!
Колька испугался и побыстрее поднял руки.
- Не двигаться! - приказал голос. - А то будет хуже!
- Дурак, - вмешался другой голос. - Не хуже, а будем стрелять!
- А я что сказал?
- Ты сказал, будет хуже. После этого раздался треск веток и топот ног. Приближающийся!
- Отдавай пакет, - потребовал первый голос.
- Наверно, он у него в рюкзаке... - предположил второй.
- Подозрительная фигура! Это я его заметил! - снова сказал первый голос.
Кольку приняли за террориста. Это он только сейчас понял. А на самом деле он же не террорист, а, наоборот, - арьергард! Поэтому Колька спокойно сказал:
- Я не террорист, товарищи. Я, товарищи, арьергард. - И нахально опустил руки - так-то.
- Ты гляди, какой нахальный, - обиделся за Колькиной спиной первый голос.
Колька обернулся. Ну, так и есть. К нему приближалась их собственная дурацкая разведка. С подозревающими физиономиями. Вернее, приближалась самая отважная ее часть. А осторожная часть наблюдала за происходящим из леса.
- Точно, - обрадовался один из разведчиков, с длинным носом. - Я этого пацана знаю. Он еще вчера на линейке фонарь одному повесил.
"Теперь меня все знают", - подумал Колька. Гордо подумал, потому что дылды из первого отряда никогда не снисходили до малышни, разве только подзатыльник могли отвесить.
- А-а... - разочарованно протянул другой разведчик и позвал из засады остальных.
- Значит, ты арьергард, - сказал длинноносый. - И ты ничего такого подозрительного не замечал, когда шел?
- Не-а, - сказал Колька.
- Странно...
- Очень и очень странно, - поправил другой разведчик. - Понимаешь, кто-то сигнализирует банками. Секешь?
- Не врубаюсь, - признался Колька.
- Ну, ты вот перекресток проходил, ничего необычного не заметил?
- Ничего, - удивился Колька, потому что он действительно ничего не заметил.
- Ага! Что я тебе говорил, Костя?! - сказал длинноносый.
- Да-а. - Лицо у Кости сделалось многозначительным. Он думал о важном. Когда думают о не очень важном, это так сильно не заметно.
- Мальчик, там, на развилке, стоят три банки... - стал объяснять Костя. - Три банки тушенки, если не считать еще шести, которые мы подобрали по пути следования. Серия на этих банках и на банках с тушенкой со склада нашего лагеря совпадает. О чем это говорит?
- Что террорист еще и склад ограбил, -подсказал кто-то из разведки.
- А что с ним делать? - Длинноносый показал пальцем на Кольку.
Колька вздрогнул. Вообще, весь этот разговор подействовал на него нехорошо. Сначала он все краснел, а теперь, после вопроса, побледнел.
- Пусть пока следует своим маршрутом, - сказал Костя. - И проявляйте бдительность, товарищ.
Побледневший Колька согласно закивал: да, он будет проявлять и содействовать.
После этой инструкции разведка рысью умчалась в лес. Едва только перестали трещать сучья под ногами следопытов, Колька обессилено сел прямо в пыль.
Над лесом вставало тихое солнце. От деревьев протянулись длинные тени. А Колька сидел в пыли. Он вдруг представил всю глубину своего падения, всю свою разболтанность. Да еще вчерашняя драка с Витькой... А теперь вот он - "расхититель народного добра". Именно так пишут в газетах. И ему стало жалко себя. А что скажут маме?! "Ваш сын не справился в арьергарде с тушенкой!"
Потом Колька неожиданно подумал, что на самом деле он ведь не расхититель. Но если эта дурацкая разведка вернется и увидит его таким, растерянным.. Нет, нужно идти. И Колька встал и пошел. Думая о своей трагической судьбе. "Его трагическая судьба..." О-о! Именно так пишут в газетах. А по телеку еще и хуже услышишь.
Но по мере удаления от злосчастного перекрестка Колькино горе все больше скукоживалось. И наконец от него ничего не осталось. Этому способствовал незлопамятный Колькин характер.
А лес впереди, постепенно истончаясь, почти закончился. От всей чащи осталась неширокая полоса, да и та просвечивалась. И в этом месте
сидела на обочине Ксения Пишустина, по прозвищу Кэт. Колька сразу ее заметил и даже не удивился. От собственной тени разве спрячешься?
- Ты опять? - спросил Колька. - Ты чего тут расселась, как барыня?
- У меня вот, - сказала Кэт и выставила ногу. - Стерлась.
- Врешь ведь. Я по твоим глазам вижу. Я ж тебя насквозь изучил, как дважды пять - четыре!
А Кэт сказала:
- Это потому, что я брюнетка, да?
- Ну причем тут голова? - удивился Колька. Кэт вздохнула: Колька был хороший, но, к сожалению, какой-то непонятливый. А Колька, между прочим, был очень даже понятливый, только все это ему уже надоело хуже вареной редьки.
- Чепуха, - осмотрел ногу Колька. - Раз тебе надавило босоножками, их надо снять и оставить здесь на видном месте. На обратной дороге заберешь.
Так и сделали. А потом Кэт сказала:
- Прибежала разведка, и вожатый Сережа закричал: "Ищите банки!" Все сразу перешли на цепь и побежали.
Колька поглядел на свои пыльные ботинки.
- Ни фига они тут не найдут. Ни одной баночки. Пошли отсюда.
И они пошли. Дорога вышла из леса. Здесь, на опушке, было солнечно. У Кольки стало спокойнее на душе. Устал он блуждать между елок и в собственных сомнениях. У Кэт тоже стало хорошо на душе. Она больше не оглядывалась тревожно по сторонам и даже песню запела:
Всегда она голодная,
Всегда она разутая,
Бредет по темным улицам,
Собака беспородная...
Второй куплет Колька и Кэт уже пели вместе:
В глазах слеза скопилася,
Ведь сердце в ней разбитое.
И по лицу печальному,
На тротуар скатила-ся-а-а!!!
Кругом никого не было видно, и Кольке можно было не стесняться своего неправильного голоса. Давно, в детстве, Колькиной маме объявили трагическим шепотом: "У вашего мальчика совершенно отсутствует голос". Ха! Еще как присутствует!
- А когда я стану актрисой, знаешь, как я буду петь? Все будут плакать, - сказала вдруг Кэт.
- Ага. От смеха, - заметил Колька.
- Да? - покосилась Кэт и прикусила губу. - Я буду стоять вся в блестящей чешуе, и все на коленях будут просить: "Дайте, дайте нам автограф! Пожалейте!" А я: "Кто это там седой и лысый? В углу. Колька? Пропустите инвалида!"
Тут Колька возмутился:
- Кто это лысый? Сама ты, Пишустина, дура! Видел я по телеку одну. Тоже поет в чешуе. А мама говорит: "Сельдь на сковороде! Ни груди, ни бедер!" - И он обиженно засопел.
Кэт критически посмотрела на себя и сказала:
- Как же ты не понимаешь, Коля, что у нее диета. И ее муж, может, бросил. И она страдает от этого и худеет...
- Враки, - сказал Колька. - Я, когда страдаю, наоборот есть хочу... И муж у нее тоже, наверно, лысый, - Колька презрительно сплюнул. - Конечно, столько визжать, волосы повылазят...
- Визжать?! - возмутилась Кэт. - Петь! - И запела:
Не покидай меня, любименький!
Печальна жизнь мне без тебя!
- Кэт, - взмолился Колька. - Ты хоть сейчас не пой. Мы же арьергард. Всех прикрываем сзади. А ты орешь, будто тебя режут.
Кэт потупилась и отвернулась. На кончиках ресниц повисла слеза. Некоторое время шли молча.
- Хочешь шоколадку? - сдался Колька. Кэт помотала головой и уронила слезу на дорогу. Колька достал из рюкзака последнюю шоколадку, разломил пополам. Но Кэт даже не посмотрела на нее...
- Ну хочешь, я этому Витьке под второй глаз фонарь повешу?
- У-У - сказала Кэт, что означало "не хочу". Но шоколадку все-таки взяла и съела. И улыбнулась. И Колька облегченно вздохнул.
Солнце поднялось уже высоко и порядком припекало. Запорошенные пылью одуванчики привлекли внимание Пишустиной, и она быстро нарвала букет.
И в этот момент раздался приближающийся топот.
- Террорист? - испугалась Кэт.
- Не психуй, Кэт. Это наша разведка... - буркнул Колька.
Действительно, разведка бежала по дороге, запыханная, потная и взволнованная.
- Арьергард, товарищи. Следую маршрутом, товарищи. Прикрываю сзади, - заученно протараторил Колька.
- Ты, - начал сразу Костя, - ничего подозрительного не видел? Никто не звал на помощь?
- Никто, - сказал Колька. - А что?
- Понимаешь, какое дело. Террорист взял заложника. Вот только что визжал где-то! И никого. Только босоножки под елкой. А это кто? - спросил Костя, указывая на Кэт.
- Из шестой роты. Пишустина Ксения. Отставшая вследствие натирания ноги, - объяснила Кэт.
- Ага, - сказал Костя, - продолжайте движение. Но ничего подозрительного?
- Абсолютно!
И разведка умчалась в луга.
- Этот террорист такой подлый, прямо не знаю как кто! - покачала головой Кэт.
- Ты не поверишь... - тяжело вздохнул Колька, - но если заложник не ты, то я даже не врубаюсь, кто...
У Кэт вытянулось лицо.
- Глупости, - сказала она, - я иду по дороге, а не заложник.
- Всё запуталось, Кэт. Разведка обалдела и бегает не в тех направлениях. И ищет тебя. Потому что это мы оставили твои босоножки. А потом ты еще пела, и они подумали, что заложника уже режут.
- У них совершенно нет слуха, - обиделась Кэт.
- Это уже не главное. Главное, что меня выгонят из лагеря. Если узнают подробности. Это ж только подумать, весь лагерь целый день бегает не там и не туда. И идут цепью. Как им будет обидно узнать, что не туда.
- Обидно, - согласилась Кэт. - Ты бы видел их лица, когда они побежали цепью.
- Я им всем вместо террориста поперек горла, - сокрушенно вздохнул Колька. А Кэт сказала:
- Знаешь, Коля, зачем ты все таскаешь этот глупый рюкзак? Он же пустой. Оставь. Пусть его разведка таскает. Заодно уж.
- Верно, - согласился Колька и положил рюкзак на обочину, - все равно они тащат банки с тушенкой, макароны и босоножки. Им же неудобно без рюкзака...
За этими разговорами ребята не заметили, как дорога взобралась на холм. За холмом объявилась речка. За речкой, на лугу, ходили понурившись коровы. На берегу, закатав штанины, сидел человек и ловил рыбу.
Ребята подошли ближе и остановились за спиной рыбака.
- Клюет? - спросил Колька.
Рыбак оглянулся. Он оказался толстяком с мягким взглядом, какой почему-то обычно бывает у толстых людей. И еще он был почти лысый.
- Ну и где вы шляетесь? - спросил человек. - Полторакин обещал арестовать не позже двенадцати, а сейчас сколько? - толстяк раздраженно постучал по циферблату. - Где вас носило?
Колька и Кэт растерянно переглянулись.
- Ну хватит играть в моргалки. В эти... в глазелки. Вот конверт, там все написано. Берите, берите...
Колька взял большой конверт. Распечатал и достал бумагу. В бумаге сообщалось, что предъявитель сего документа действительно является террористом. И все. Подпись директора лагеря Полторакина и печать.
- Прочли?
Колька глупо улыбнулся.
_ Документик оставьте себе. Кстати, вы меня как будете транспортировать? Классически, под конвоем, или на шампуре?
Не успел Колька ответить, как на дороге загрохотало и в облаке пыли к ним подъехал мотоциклист.
- Все еще шпионишь, Петрович? - спросил он, снимая шлем.
Все лицо подъехавшего занимали огромные усы бармалейского фасона и зубастая улыбка. Остальное было покрыто пылью и не просматривалось.
- Представляешь, Леопольдович, эти шалопаи только заявились. Нужно быть круглым идиотом, простите, чтоб столько времени меня искать.
- Ага, - рассмеялся мотоциклист, - вредный вы старик. Я же говорил вам, не связывайтесь с Полторакиным.
- А вы куда? - спросил толстяк.
- Опять рейс на Свессу открыли... Ну ладно, если что, отстреливаясь, уходите в Баден-Баден.:. - сказал мотоциклист и, зарычав мотором, укатил.
- Так вы что, тот самый террорист, что ли? - спросил пораженный Колька. Петрович возмутился:
- А вы читать умеете? А? Да, я террорист. Стервятник прерий... Без обеда на жаре...
Колька перевел изумленный взгляд на Кэт. У Кэт было глупое выражение лица.
- Так если вы террорист... Так это... как его... Руки вверх! - сказал Колька.
- Наконец-то... - обрадовался толстяк. - Где твое ружье?
- Так это... как это... - мямлил Колька. Кэт вздохнула: этот Колька иногда такой непонятливый. И пошла искать ружье. И вскоре вернулась с длинной тяжелой палкой.
- Так вы террорист... А почему лысый? - спросил Колька и сразу понял, что сморозил глупость.
- Сам ты... - огрызнулся толстяк.
- Извините...
- Ладно, давайте пойдем напрямую, вдоль реки. Не возражаете? А Кэт прошептала:
- Он заведет нас в логово...
- А не в логово? - спросил на всякий случай террориста Колька, когда они пошли.
- Хоть в берлогу... А то я загнусь сейчас на солнцепеке, будете тогда тащить меня, тяжелого, волоком...
Да, террорист, видно, был тяжелый. Это очень плохое качество для бандита.
- ...И прирежет, - заметила Кэт, споткнувшись о кочку.
Но они уже шагали вдоль берега по тропинке, заросшей бурьяном. Совсем как в джунглях. Колька держал в руках "ружье", нацелив дуло в широкую спину бандита. Он шел с чувством выполненного долга. И это беспощадное чувство распирало Кольку изнутри, как велосипедный насос футбольную камеру. Потому что никто не ловил террористов лучше Кольки.
- Или заблудит, - не унималась Кэт и сипела, задевая босыми ногами колючки.
"А когда мы придем в лагерь, - мечтал Колька, - и все нас станут расспрашивать:
"А скажите-ка, Николай, как вам удалось?" А я:
"Только если вы настаиваете". Все, конечно, настаивают. А я тогда..."
- Возьмет заложниками... - шепнула Кэт, подозрительно косясь в сторону бандита.
- Да, - вдруг вспомнил Колька и спросил на всякий случай: - А скажите нам, тов... гражданин, когда вы брали заложников, они визжали или как?
Сказал и тут же пожалел. Потому что понял, что опять сморозил глупость. Ведь это Кэт оставила босоножки, а потом пела. И сейчас бандит наверняка будет смеяться... Но толстяк не засмеялся. Он остановился и очень серьезно поглядел сначала на Кольку, а потом на Кэт. И сказал:
- Как же не визжали, еще как визжали! Вот ты, девочка, из какого отряда?
- Из шестого, - испуганно промямлила Кэт.
- Из шестого? - толстяк стал загибать пальцы. - Ну да, точно. Чудовищно визжал весь отряд. Особенно этот, длинный.
- Во... вожатый Сережа?! - у Кэт глаза сделались большими.
- И Сережа. Все они теперь в Баден-Бадене. Заложниками. - Толстяк страшно цыкнул зубом.
У Кольки разом пропали все чувства. И исполненного долга - тоже. Потому что все изменилось. Теперь уже трудно было понять, нормальный ли это террорист со справкой, заверенной директором, или какой-то дикий. Приблудившийся какой-нибудь. Дело принимало странный оборот.
- Вы шутите? - одними губами улыбнулся Колька.
- Когда я шучу, некоторые плачут, - огрызнулся бандит. - И первым заплачет кто?
- Кто? - Колька споткнулся.
- Директор.
- Почему? - облегченно вздохнул Колька.
- Мало заплатил, - сказал толстяк. Вот тут-то и произошло неожиданное. Сам не понимая, что делает, Колька поднял палку-ружье и со всей силы треснул бандита по блестящему затылку. Бандит рухнул в бурьян. Аж затрещало. Кэт закричала: "Ма-а!!"
Колька бросился в заросли. Следом, по проторенному пути, мчалась Кэт. И только вырвавшись из джунглей кустарника в лес, Колька остановился.
- Ты его убил! - выдохнула Кэт и побелела, как наволочка.
- Ты молчи, Кэт, молчи, - Колька сжал руками виски.
Было бы тихо, но трава оглушительно звенела. Или в траве?.. Но все равно. Трещали и скрипели сучья деревьев, словно половицы в старом доме. Колька прислонился к теплому сосновому стволу. Ствол стонал, как телеграфный столб в непогоду. Было бы тихо, но в ушах звенела и стучала кровь... Или сердце?.. Но все равно.
А Кэт вдруг закрыла глаза и мягко соскользнула в траву.
- Ксень, - Колька испуганно схватил ее за руку. Рука податливо согнулась, как неживая.
- Ксенька?! - Колька затормошил Кэт так, что ее голова на неожиданно тонкой шее замоталась из стороны в сторону, заколка выпала из волос, они рассыпались и запутались в траве. Это было так неестественно и страшно, что Колька жалобно закричал:
- Ты чего, Ксень?! Тебе плохо?!
Кэт не шевелилась. Колька вскочил. В голове, лихорадочно сметая друг друга, проносились мысли: "Положить потерпевшего на спину... Удобно расположить голову... Выше? Одновременно вдыхая воздух... Грудная клетка должна быть..."
Колька подхватил Кэт под руки и перетащил ее на ровное место. Нагреб хвои и сунул под голову. Потом обежал вокруг. Ему вдруг представилось, что где-то рядом люди. И даже как будто слышны голоса. Но показалось! Колька сел рядом с Кэт. Искусственное дыхание? В голове сразу стало тихо и пусто. Только теперь это мешало. Колька взял руки Кэт и аккуратно разложил их по сторонам. Как на картинке о помощи утопающим в бассейне. Набрал побольше воздуха и, наклонившись к Кэт, попробовал дуть ей в рот. Но лишь больно ударился губой о плотно сжатые зубы. Как положено, надавил на грудь. Наверно, неправильно, потому что грудь вдруг глубоко прогнулась, и Колька испуганно отдернул руки. Там же могло что-нибудь сломаться! Все было такое тонкое и непрочное. Он опять набрал воздуха и ткнулся в холодные губы, как вдруг ресницы Кэт чуть задрожали.
- Ксенька! - закричал Колька. - Пишустина! - И, схватив Кэт за плечи, затряс. У Кэт порозовело лицо и открылись глаза.
- Не кричи, - сказала Кэт, - я не глухая...
- Ты чего?! Обалдела? А ну вставай... Тебе плохо? Вставай же, - радостно частил Колька, больше всего опасаясь, что у Кэт опять страшно побелеет лицо. - Ты этого испугалась?
- У тебя губа в крови, - Кэт села и посмотрела на глупое, веселое Колькино лицо.
- Губа? Ерунда! Ну ты, Пишустина, даешь... Лысого такого испугалась...
- У меня голова что-то вертится, - сказала Кэт, - но это должно пройти.
- Ну давай я тебя к дереву. - Колька, подхватив Кэт под руки, переволок ее к ближайшей сосне и прислонил спиной.
- А я заколку потеряла, - сказала Кэт.
- Заколку! - возмутился Колька. - Вот что тебя волнует через минуту после гибели!
Кэт внимательно поглядела на Кольку. Отчего тот, покосившись в ее сторону, стал почему-то бродить кругами.
- У меня тогда нога не натиралась, - сказала Кэт, - я специально. Чтоб вместе. Колька как-то судорожно вздохнул:
- Знаешь, Пишустина... Тебе сейчас о чем надо думать? О спокойствии, чистом воздухе и валерьянке, хоть ее и нет. И расслабляться. А ты о чем? - Колька поглядел на Кэт, на ее покорно внемлющее лицо и махнул безнадежно рукой.
И в этот момент из зарослей показался бандит. Весь грязный, в порванной рубашке. И злой. Это можно было понять по его решительной походке.
У Кэт опять нехорошо задрожали ресницы, и Колька испугался не столько террориста, сколько того, что Кэт снова упадет в обморок. А то, что бандит не погиб, Кольку совсем не удивило - на то он и бандит.
- Ты не бойся, Пишустина... - Колька огляделся, но нигде поблизости не валялось подходящей палки. И сделав несколько шагов навстречу ожившему террористу, крикнул:
- Стойте! А то опять буду стрелять. Толстяк схватил голову руками и застонал, словно от изумления.
- Мальчик, ты совсем дурак? Совсем без соображения, что ли?
- Лучше, пожалуйста, не двигайтесь, - облизнув пересохшие губы, сурово предупредил Колька и, покосившись на съежившуюся Кэт, добавил: - Вам же лучше будет.
- Ты на кого это кричишь?- захлебнулся от возмущения террорист. - Кому это хуже будет? Завтра же чтоб родители здесь стояли! Тут! Я им покажу, как воспитывать сына! И детей!
На лысине толстяка красовалась поцарапанная шишка. Поэтому он чем дальше, тем больше выходил из себя. Нужно было срочно предпринимать активные действия. Иначе...
- Дяденька, - Колька жалостно сморщился; -Погодите, дяденька...
- Годить? Босяк! На кого ты опустил дубину? фармазон!
Террорист краснел все сильнее, и времени больше терять было нельзя. Колька отошел в сторону, осмотрелся, лихорадочно ища глазами что-то в траве...
- Секундочку... - все так же жалостно тянул он, - сейчас...
- Еще чего! - возмутился бандит, но тем не менее стал заинтересованно наблюдать за Колькой. - Знаем мы ваше "сейчас"... Такое вообще представить немыслимо!
- Сейчас, дяденька... - разводил траву руками Колька.
Толстяк вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что там ищет Колька.
- Вообразить такое: по голове - палкой?! - искренне возмущался бандит так будто был порядочным человеком.
- Ну вот, - наконец облегченно вздохнул Колька и вытащил из травы огромную замшелую корягу. - Теперь не бойся, Кэт, - сказал он, с трудом, пятясь и пыхтя, поднимая дубину над головой. - Теперь не бойся, если что - застрелим.
- Только не насовсем, - попросила Кэт.
- Зачем насовсем... - пыхтел Колька, чувствуя, однако, что с корягой творится что-то неладное. Она оказалась слишком тяжелой и прямо на глазах становилась неуправляемой.
Багровый террорист вдруг стал белым. Даже кончик носа побелел.
- Ш-ш-што это? - попятился он. Но Колька уже ничего не мог объяснять. Коряга окончательно вышла из-под контроля и, кренясь, таскала его за собой в разные стороны.
- Прекратите... - обречено выдохнул толстяк, но тут неуправляемая коряга стала на него падать.
Конечно, будь у террориста побольше ловкости, он отпрыгнул бы в сторону. Бандит же вместо этого растопырил руки, поймал падающую корягу в объятия и под ее тяжестью неловко плюхнулся на землю. Взгляд у него стал растерянным. Выбравшись из-под коряги, толстяк уставился на Кольку.
- Деточка, - вкрадчиво прошептал бандит, - вы что, сдурело? - И сделал слабую попытку встать.
"Саами вы..." - мысленно огрызнулся Колька.
- Я, - террорист ткнул себя в порванную рубашку, - понарошку, а ты? Или вы кто? Откуда вас выпустили? Из какого лагеря?
- Дяденька, - вздохнул Колька, - вы извините... Вас Кэт боится... Нечаянно... я вас, Вам... вы там лучше сидите, неподвижно, пожалуйста.
Бандит показал Кольке фигу и встал.
- Сами сидите с вашей радисткой. А если она вашего дедушку боится, вы его тоже палкой?
Колька хотел сказать, что Кэт дедушку не боится, но не успел.
- Всем уши открутить и выбросить. На торжественной линейке! Чтоб вас черт побрал с вашей игрой!
- Дяденька... - Колька шагнул к террористу.
- Стоять! - отпрянул тот и многозначительно покачал пальцем из стороны в сторону. - Этот кошмар у вас больше не повторится!
Колька сделал Кэт большие глаза. Она в ответ пожала плечами и незаметно повертела пальцем у виска.
- До свиданья, - сказал террорист и стал пятиться, не спуская настороженного взгляда со своих конвоиров.
- Как "прощайте"? - Колька растерянно улыбнулся. - А мы?
- Заблудил, - подвела черту Кэт.
- Будь проклят тот день, когда я, старый кретин, согласился стать террористом. А еще пионеры. Ангелочки, - укоризненно покачал головой бандит и вдруг бросился со всех ног к реке.
- Заблудил! - ломая руки, трагически прошептала Кэт. - И бросил!
- Дяденька! - закричал доброжелательно Колька и, увлекая за собой Кэт, помчался за удирающим бандитом. - Не бойтесь! Мы свои! Мы уже не пионеры!
- Дудки! - не поверил террорист и прибавил ходу.
- Мы добрые! - кричала Кэт.
- Товарищ, куда же вы?! - взывал Колька.
- Финита! Финита! - ругался толстяк. Все кричали. Трещал камыш. Срочно топились, бросаясь с берега в воду, лягушки.
Когда Колька и Кэт вывалились из камышей, террорист уже сидел в лодке, вооруженный веслом. Теперь он чувствовал себя значительно увереннее. Он уплыл бы наверняка, но во время поспешной эвакуации, к сожалению, не успел отвязать лодку от вбитого в берег колышка.
- Я вам не лось скакать по окрестностям, - возмущался бандит, сердито утирая вспотевший лоб платком.
- А ответственность, - нашелся Колька, - которую вы взвалили?
- Раньше надо было думать об ответственности, когда палку применял. Что, опять погодить, да? Опять секундочку? - съехидничал террорист.
- Мы добрые, - печально вздохнула Кэт.
- На вашу доброту пластыря не напасешься, - отрезал толстяк и потрогал шишку.
- Мы не поняли вашего юмора про заложников, - признался грустно Колька. - А после, когда вы упали, было поздно.
- Мы... - начала вновь Кэт, но террорист оборвал ее:
- Добрые вы, добрые, знаю уже.
- Да ладно тебе, Кэт, - тронул Пишустину за руку Колька. - Пусть плывет. Не помрем... - И он отвязал от колышка веревку.
- А то, что Кэт вас испугалась, вам наплевать?! Ага? Да! У вас юмор, а я... а она чуть не померла! У вас шишечка, а у нее... Ага! - взорвался Колька. - Плывите на своей дырявой лодке, плывите... Как искусственное дыхание делать, так вас нету, а как из кустов вылазить, так вы тут... - и Колька повернулся спиной к реке. - Ну его, Кэт... Сами дойдем. - И у него на душе сделалось тяжело и противно.
А Кэт только вздохнула.
- Тоже мне, - бубнил Колька, - террорист, а лысый. И толстый. И не террорист он никакой. Бандита издалека видно по осанке.
- Эй, конвой, - раздалось с реки, - уговорили. Садитесь, довезу.
Колька вначале хотел сказать, что больно, мол, надо, сами дойдем, но посмотрел на Кэт и, развернувшись, шагнул к реке.
Террорист по-прежнему сидел в лодке. Вернее, не террорист, а Петрович, как звал его мотоциклист с усами бармалейского фасона. Так вот, Петрович подтолкнул лодку к берегу, и ребята быстро забрались в нее. Он долго и задумчиво смотрел на конвоиров, а потом сказал;
- Я, конечно, не Песталоцци, и поэтому не знаю, чего от вас ожидать... То вы рассуждаете как взрослые люди, то несете ахинею. Но только в мое время взрослели все-таки раньше. Ну да ладно... - сам себя остановил Петрович, отталкивая лодку от берега.
Лодка сразу развернулась кормой вперед по течению и поплыла, отчего Петрович занервничал, заразмахивал веслом, прямо на глазах теряя всю свою взрослую значительность.
- Где тут у нее что? - как-то испуганно поинтересовался он у Кольки.
- Как это где? - заволновался Колька.
- Ну, это... руль или что? - спросил Петрович и вдруг обреченно и решительно ткнул весло в воду. Лодка дернулась и стала крутиться вокруг весла. Теперь Петровичу хотелось весло вытащить, но оно застряло и не вытаскивалось. Лодка опасно накренилась.
- Я плаваю не очень, - поспешно предупредил всех Колька, чтоб хоть знали, кого спасать, если что, и побледнел.
- Здесь ил... здесь дно... - Петрович тянул весло и смущенно улыбался, - здесь очень дно топкое. Присосалась скотина!
- Пиявки?! - ужаснулась Кэт. Весло торчало в иле. Петрович держался за него и поэтому налегал на борт. Лодка кренилась.
- Дяденька, бросьте, пожалуйста, весло, - попросил не очень хладнокровно Колька.
- Нет.
Лодка еще больше накренилась.
- Выкиньте свое идиотское весло! - взмолился Колька.
Но тут, к счастью, Петрович выдернул-таки весло из ила. Окатив сидящих с головы до ног водой, он радостно объявил;
- Я вообще-то лет сорок не греб. И лодка чужая. Не моя. А ты так сразу - "весло выкиньте"!
Кэт тут же сползла с лавки на дно и вцепилась в борта. Так она чувствовала себя в большей безопасности. Кэт была наивная.
- А мы не потонем? - спросила она.
- Глупости, - отрезал толстяк, к которому возвращалась былая уверенность в себе. - Научиться грести - плевое дело... говорят. А я давно мечтал об этом, только не доводилось...
- Поздравляю, - буркнул Колька, на четвереньках переползая через мокрую Кэт. - Нужно было сразу предупредить.
- Что за панические настроения, ей богу, - обиделся толстяк. - Раз - берем еще одно весло, два - вставляем оба в уключины. Устраиваемся поудобнее. Три! - И Петрович уверенно опустил весла в воду.
Кэт зажмурилась. Колька сжался. Но, как ни странно, они не утонули. Наоборот, неожиданно для всех и, кажется, для Петровича тоже движение лодки приобрело некоторый смысл. Теперь она хоть и дергалась, но плыла почти правильно. Во всяком случае, носом вперед.
- Дедушка у меня служил на флоте. И это в генах, - довольно отреагировал толстяк.
Речка была узкой, как проселочная дорога. Здесь никогда не плавали пароходы - им было бы тесно. В заводях, покрытых большими круглыми листьями, цвели желтые кувшинки. Лохматые берега, заросшие осокой и ежевикой, словно нарочно, сдвигались поближе, чтобы было таинственнее и интереснее.
Кэт лежала на корме на животе и, едва касаясь поверхности воды ладонями, гладила ее.
- Идиллия, - нарушил тишину Петрович. - Хорошо. Хорошо посередине лета плыть на лодке. Только грести плохо.
- Был бы мотор, - поддакнул Колька, делая сочувственное лицо, - мы бы здесь пронеслись...
- Или хоть парус, как на море, - отозвалась с кормы Кэт. - Надуется, как пузырь, и тащит. Управляй себе - не хочу.
- Пароход бы сюда, - мечтательно зажмурился Петрович, - чтоб на буксире. Эх, весело, должно быть, на буксире. Утопая в крутой волне, так сказать. По ватерлинию!
- Тогда лучше сразу в каюте, - заметил Колька.
- Там как раз обед раздают, - уверенно сказала Кэт и села. - Мы лежим на палубе в этих... на краю бассейна. Вы, Петрович, в черных очках и шляпе... - Кэт было засомневалась, но лишь на секунду. - В очках, значит, и в шляпе! Тьфу - в плаще.
- В плаще жарко, - заметил Петрович, налегая на весла.
- Да вы что? Вы же террорист! То-то. Колька, а в чем ты хочешь лежать?
- В кровати. Дома. И чтоб будильник на одиннадцать.
- Я серьезно, а ты... - Кэт задумчиво уставилась на Кольку. - Ты в шортах и... и... Ладно. А я лично в голубом купальнике. Как в "Бурде". Чтоб только здесь и здесь. А здесь нет. И застежка здесь. Или все-таки завязка? Да, завязка!
- Потрясающе, - вздохнул Петрович.
- Обед-то будет когда-нибудь? - не выдержал Колька. - Застежка, завязка...
- Ну вот, - Кэт сглотнула слюну, - подходят к нам официанты в белом. А я: "Прошу шницели! И это..."
- И пиво! - страстно попросил Петрович. - Только очень холодное. К пиву еще хороши раки. Но я не настаиваю. Ради бога, если сейчас и холодное, то можно без раков. Две бутылки светлого распечатайте. Три!
- Или бефстроганов, - сказал Колька. - Это мясо. И окрошку!
- Жареной картошки!
- Квас!
- Пепси!
- Пива! - опять попросил Петрович.
- Зачем вам весь этот алкоголь? - поинтересовалась Кэт.
- Как это... - обиделся неожиданно Петрович. - Да я за пиво... Забирайте всё! Пароход забирайте. Паспорт. С пропиской.
- А-а! Вы, наверно, алкоголик? Которых иногда показывают по телевизору.
- Я не такой, - поспешно отмел подозрения Петрович, - но пиво, пиво я люблю.
- Так уж и быть, оставляем вам пиво.
- ...И вот они плывут на пароходе... В шляпах и застежках... Пьют свежее пиво, - тут у Петровича сделалось печальное лицо. - А мы, как дураки, за бортом ишачим. На одном дохлом энтузиазме, - закончил он грустную мысль и, вздохнув, добавил: - Да-а, но красиво врать не запретишь.
Все замолчали. Кэт опять улеглась на корме и принялась гладить воду. Стало тихо. На воде играли радужные пятна. Это солнце светило сквозь листья деревьев.
- А меня на операцию кладут, - проговорила вдруг Кэт, ни к кому не обращаясь, - сразу после лагеря.
- Да ладно тебе, - заметил Колька, не оборачиваясь, - может, еще не покладут.
- Да я ничего, - сказала Кэт. - А то жалко, нигде не была, ничего не видела. Вот ты на море, в Крым, летал, а я даже никогда не летала.
- Па-адумаешь море... Жара, медузы и камни. Ха, море...
- Да-а, камни... - протянула Кэт обиженно. - А как в самолете бесплатно лимонад раздавали? Сам хвастался... И как главный летчик говорил: "Я вас приветствую! Я командир первого класса. У нас случайно отпали шасси, но мы все равно долетим". И как все испугались, кроме тебя.
- Па-адумаешь, самолет, - Колька покосился на Петровича и густо покраснел. - Крылья, колеса и все спят.
- Да-а, крылья... - Кэт гладила руками воду. Две борозды, разбегаясь от ее рук, покачивали круглые большие листья. И желтые цветы, кувшинки, степенно наклоняли свои венчики - реверанс вслед уплывающей лодке. Из воды выпрыгнула рыба. Мелькнула серебристым животом на солнце - и только круги побежали...
- Ладно, - вдруг произнес Петрович, - приплыли.
- Как? - спросил Колька и огляделся. Нигде никакой пристани видно не было.
- Доверьтесь бандиту, - сказал Петрович, направляя лодку к берегу, - и вы через полчаса будете дома.
И конвой доверился. Да и куда ему было деваться?
Лодка была спрятана в надежном месте, в камышах. Кэт и Колька взобрались вслед за пыхтящим Петровичем по обрывистому берегу и увидели поле, вытоптанное колесами, небольшую тополиную рощу неподалеку, дощатый сарай, рядом с которым уныло болтался на безветрии полосатый аэродромный колпак.
- Пошли? - и Петрович зашагал в сторону сарая.
- Чьи вы? Чьи вы? - надрывалась где-то в траве любопытная птичка.
- Шпионские... - буркнула Кэт.
- Только, - оглянулся на ходу Петрович, - вы там про лодку не заикайтесь. Это его посудина. Я потом сам. И вообще, лучше вам молчать. Его еще уговорить нужно, чтоб он нарушил инструкцию. Ясно?
Колька уныло кивнул. Ему, с самого утра нарушавшему все мыслимые правила и инструкции, было грустно от того, что есть еще, оказывается, люди, которых нужно уговаривать сделать это.
Кэт сказала;
- Нарушать все-таки как-то...В нашем классе... Он, слава богу, двоечник, - буркнул в ответ на это Петрович.
А Колька шел сзади и думал о рыбе. Что вот он, мол, Колька, как рыба тащится на поводу у Петровича. Голодная, обессиленная рыба, у которой уже ноги отваливаются... Но она плывет по жаре... то есть идет нарушать инструкции. За что никого не гладят по головке. "О! Если б знала голова, куда идет ее нога!"
У Петровича на спине проступило большое пятно пота. Как остров Мадагаскар. И было ясно, что Петрович тоже устал, но преодолевает...
Пришли!
Перед будкой на земле стояло три пустых ящика. На одном лежали ноги, на другом голова, на среднем покоилась остальная часть тела. На голове топорщилась газета. Из-под газеты торчали рыжие усы бармалейского фасона. Да, это был мотоциклист Леопольдович, человек, которого нужно было уговаривать.
- Подъем! - приступил к делу Петрович.
- До Стокгольма, мужики, не хватит горючки! - зашевелились под газетой усы. - И не настаивайте. Только Хельсинки, Хельсинки, Хельсинки!
- Каков подлец? - опешил Петрович.
- Хорошо, ваши условия? - спросили из-под газеты. - Карачи, Дели, Тель-Авив? Бомбу заверните в шляпу!
- Дядя развлекается... - Петрович вышиб из-под ног двоечника ящик.
Леопольдович сел, хищно зевая и с интересом поглядывая на ребят.
- Кошмарное сновидение, - объяснил он. - Понимаете, я им говорю: "Брюссель не принимает", а они клацают затворами автоматов: "Садись!" Представляете? А я, как назло, по-английски ни бельмеса... Только "ай лав ю" с акцентом. Ну ладно, что делать, запрашиваю диспетчера по-английски: "Ай лав ю?" А оттуда мне на чистом русском такое- - Леопольдович передернулся.
- Этот дядя вешает нам лапшу на уши, - сделал кислую мину Петрович, обращаясь к ребятам. - Небесный тихоход. Подождите нас здесь. И уже двоечнику: - Ну-ка, юноша, на три слова.
И Петрович с Леопольдовичем удалились в будку.
- Я еще сильнее кушать захотела... - сглотнула слюну Кэт. - Лапша!
Тем временем из будки доносились голоса. Леопольдович яростно отстаивал инструкции и ничего не хотел нарушать.
- Ты же взрослый мужик, сам подумай, что мне предлагаешь?! - возмущался он.
А Петрович громким шепотом его уговаривал:
- Опять не понял. Я ж тебе говорю: быстренько...
- Ты что?! Мне же голову оторвут!
- Почему? Если...
- Как я отчитаюсь за горючку? Уволят!
- Пять минут - и ни одна живая душа...
- Ну хочешь, я вас на мотоцикле? Пять минут.А?
- Вчетвером? И потом... - шептал Петрович, - ты думаешь, я не знаю, как ты в Неплюево летал, мерзавец? К Маришке. Там у тебя любовь, разгильдяй, и горючки хватает, а тут дело-то пустяковое, да еще благородное...
Наконец Леопольдович сдался.
- Ты из меня сделаешь нервного! - крикнул он, выбегая из будки, и скрылся за деревьями. - Шантажист!
Петрович немедленно вышел на крыльцо и устало заметил:
- Всё, уломали небесного тихохода. Летим. Без лимонада, но шасси, наверно, отвалятся.
Вообще-то Колька не очень удивился. С ним сегодня уже и не такое случалось. А вот Кэт потеряла всякий контроль:
- На самолете! Ура!
И тут за тополями, куда ушел Леопольдович, раздалось: ти-и-и... ти-и-и-и... ти-тах-ах-бах!!! - и просто: р-р-р! Подул ветер. Полетели кубарем листья. И на поле выехал самолет.
Колька зажмурился. Он знал, что кое-где летают еще такие модели, но чтоб самому лететь на этом сооружении! И оно ведь взлетит, нарочно взлетит, как все в нашей жизни назло случается, но как оно будет приземляться?! А это самое главное в самолете, хоть вы все тут тресните, переубеждая! "Кукурузник"! Ан-2! И зачем только Петрович уговорил двоечника лететь?
Колька поглядел на торжествующего Петровича - он сдержал слово, - на счастливую Кэт - она летит! - и старательно придал лицу радостное выражение, чтобы не портить общего впечатления.
С грохотом распахнулась тонюсенькая дверца, и на землю упала железная лесенка.
- Прошу, занимайте места, - в проеме стоял Леопольдович.
"Уговорился, тихоход, - глупо улыбался Колька, - пошел на поводу. Куда? К катастрофе?"
Кэт, конечно, первой побежала занимать место, а Колька - последним. Колька не был трусом, иначе он бы просто удрал, а не поплелся бы вслед за всеми.
Потом Леопольдович закрывал дверцу. С первого раза она не захлопнулась, хотя от удара самолет заскрипел и закачался.
- Тьфу ты, скороварка! - печально выругался Леопольдович и так двинул дверцей, что Колька понял: самый большой праздник в его жизни случится, если его нога когда-нибудь еще коснется земли. Словно ему и без этого "кукурузника" праздников было мало. К тому же в салоне, в хвосте, стояла ржавая бочка и противно дребезжала. И от этого звука внутри самого Кольки все тряслось и звенело.
Леопольдович вышел из своей пилотской кабины и произнес:
- Уважаемые пассажиры! Наш полет будет проходить на высоте двести метров! Со средней скоростью триста километров. Прошу всех держаться!
Колька хотел добавить - "мужественно", но в горле пересохло. Вот когда не помешал бы лимонад.
Леопольдович неопределенно хмыкнул и исчез в кабине. А Кольке показалось, что хмыкнул он со значением: ага, мол, попались, субчики, сейчас я вас всех быстренько укокошу!
Тут всех затрясло, самолет поскакал по полю и наконец полетел.
Из всего полета Кольке запомнилось только то, как гнусно дребезжала бочка. Как самолет все время куда-то падал и как визжала счастливая Кэт. Наверно, она думала, что это такой пАдательный аттракцион, специально для нее изобретенный летчиком. А Колька сосредоточенно молчал и только один раз не сдержался - когда увидел высунувшуюся из кабины летчика усатую физиономию Леопольдовича.
- Друзья! Полет протекает хорошо. Температура воздуха за бортом - двадцать шесть градусов выше...
- Вы на дорогу будете смотреть когда-нибудь или как? - жалобно возмутился Колька.
- Действительно, ты нас угробишь, Леня, со своими объявами... - прошептал уже достаточно побелевший Петрович.
Леопольдович пожал плечами:
- Хм, ты же сам просил, как в "боинге"...
А Кэт спросила:
- А шасси вы уже откинули?
- Откинули, - бодро подтвердил Леопольдович и скрылся в кабине.
- Ура! - обрадовалась Кэт. - Ты слышал, Колька? А еще хвастался. У нас тоже колеса отвалились.
- Господи, лишь бы ничего больше не отвалилось, - прошептал Петрович.
Но Кэт не успокаивалась и, пока Колька судорожно вжимался в фанерную стенку "лайнера", расспрашивала Петровича, что еще должно отпасть. Эти разговоры приводили Кольку в состояние тихого ужаса. А Петрович, тот вообще никак не мог понять, почему что-то должно отпадать, и зеленел, зеленел прямо на глазах. И смотрел на Кэт, умоляя о пощаде. Конечно, он же не мог знать, как хвастался Колька во дворе своим героическим полетом в Крым. Во время которого отпала масса деталей и частей. И хорошо, что не знал, а то ему уже давно сделалось бы дурно.
Но все кончается. Наконец-то самолет затрясся, запрыгав по лугу навстречу черепичным крышам дачного поселка.
Леопольдович вышел в салон и открыл дверь.
Первым по металлической лесенке скатился Колька. И рухнул прямо в траву. Как футболист, которого снесли в чужой штрафной. Колька лежал, уткнувшись носом в траву, и дышал полной грудью. Кто сказал, что счастье - это нечто неопределенное? Живешь - уже счастье!
Молча вылез зеленый, как трава, на которой лежал Колька, Петрович. Он задыхался, но улыбался.
Одна только Кэт все никак не хотела покидать самолет. Тогда Леопольдович полез в карман и подарил ей пилотскую эмблему.
- Вот каких пассажиров я люблю! - сказал он.
- Спасибо, Леня, - прошептал Петрович. - Все было замечательно, как в "боинге".
- Дышите глубоко, - посоветовал на прощание Леопольдович и улетел.
Кэт долго смотрела вслед самолету, а потом сказала Кольке:
- Одного не представляю... Как можно до самого Симферополя терпеть эту противную
бочку?
- Я потом тебе объясню, - сказал Колька, поднимаясь с травы.
А Петрович, к которому наконец вернулся нормальный цвет лица, вздохнул:
- Ну всё, вам туда. Там ваш лагерь.
- Мы знаем, - кивнула Кэт.
- Колька, можно тебя... - отозвал Кольку в сторону Петрович. - Я все хотел спросить... У твоей подружки это вот, с операцией, серьезно?
- Еще как, - потупился Колька. - Она рассказывала, когда весной она с мамой ходила в поликлинику, так там сразу хотели вырезать. Или выжечь. Представляете? - Колька поморщился. - Такую бородавку никакой ниткой не возьмешь. Я уже пробовал. На ноге, на большом пальце. Только выжечь.
- Да-а... это конечно... это очень, - закивал Петрович и достал стеклянную трубочку, в которой носят таблетки. Раскупорил и положил таблетку под язык.
- Вам что, плохо? - забеспокоился Колька.
- А-а, чепуха, сердце прихватывает, - махнул небрежно рукой Петрович, - сейчас отпустит. Ну ладно, дуйте в лагерь. Там вас уже, наверно, ищут. А я сейчас переоденусь и приду сдаваться.
- Да, приходите, пожалуйста. А то нам не поверят, - сказал Колька.
Ребята пошли, а Петрович грузно прислонился к штакетнику.
Синий штакетник тянулся вдоль дороги. Где-то дальше в нем были ворота, в которых стоял дежурный и у всех спрашивал пароль.
- Тридцать два волнистых негодяя! - тихонько напевала Кэт и в такт подрыгивала ногами.
- Если Витька тебя еще раз назовет ламбадой, я даже пальцем не пошевелю, - сказал Колька, выходя их грустной задумчивости.
- Можно подумать, Тимохин - бездна вкуса, - оборвала песню Кэт. - Да если хочешь знать, Коленька, если он хоть раз еще меня обзовет, я на него так закричу. Ты еще не слышал Я когда голос развивала, подальше уходила на пустырь. Стою и развиваю. Сначала кошки - шурх из мусорных баков. А там еще какой-то, бутылки собирал, уже почти полную авоську насобирал... Я как закричу, на октаву выше, у него авоська - брямс об асфальт. Он - за голову. В окнах свет - щелк! щелк! А в больнице? Медсестре нашатырь приносили нюхать. А Тимохин? Что Тимохин... Он вообще без слуха.
- Хорошо. А то с ним судороги будут. Слушай, а ты не пробовала привязать к бородавке таракана? Черной ниткой? И лежать, чтобы палец был на север? А про себя три раза проговорить: "Чтоб ты погибла вместе с этим жуком!" Говорят, помогает...
- Чтоб ты сдохла вместе с этим жуком.
- Погибла...
- А я как сказала?
- Сдохла.
- А почему на север?
- Почему, почему... На юг - от ожога, на запад - от бессонницы.
- Да-а...
- Хотя, если кто храпит, к примеру, есть лучшее средство. Нужно в ухо дуть. Пока не перестанет. Очень хорошее средство, говорят...
- И не дуть. У меня брат храпел, когда в отпуск из армии приходил.
- Женька, что ли?
- Ну да. Так он мне сказал: "Буду храпеть, скажи: "Старшина Пилипенко!""
- Ну и?..
- Железно!
Солнце цеплялось за верхушки сосен. Ребята плелись по дороге к лагерю, загребая ногами пыль. Тихий вечер опускался на землю...
