Александр Папченко
Приключенческая повесть
Яна
Дверь квартиры с грохотом распахнулась. Дремавший на лестничной площадке в укромном уголке, за радиатором, ничейный кот Япончик насторожился. А вдруг это собаку Дика повели в неурочный час на прогулку? Но вместо счастливого собачьего тявканья в глубине квартиры раздалось грязное ругательство и звон пустых бутылок. Кот Япончик успокоился, зевнул, потянулся и выбрался из своего убежища. В тот же миг на лестничную площадку вылетела босая девочка лет десяти. На девочке были футболка и юбка в широкую красно-зелёную шотландскую клетку.
– Пошла вон!.. – матерно и нетрезво выругался мужской голос, и после некоторой запинки добавил: – Чтоб больше я тебя не видел! Тут, гадина эта, щенков наприваживала... – раздались тяжёлые шаркающие шаги, что-то, загремев, упало на пол, и дверь с треском захлопнулась.
Кот Япончик подошёл к лежащей девочке и деликатно потёрся об её ноги. Кот знал эту девочку. Знал, что её зовут Яна. Знал, что она хорошая. Яна иногда угощала Япончика вкусными рыбьими косточками и никогда не натравливала на него собаку Дика. Кот знал о Яне всё. Во всяком случае, так ему казалось...
Кот принялся облизывать Яне лицо. Странно всё-таки, почему это коты так падки на солёное?
Внизу хлопнула входная дверь: раздались гулкие шаги, чей-то смех и весёлые голоса.
Яна вскочила, затравленно огляделась и бросилась вверх по лестнице. Но вошедшие вызвали лифт. Яна облегчённо вздохнула и, дождавшись, пока лифт минует её этаж, подошла к двери своей квартиры. Подняла руку к кнопке звонка и несколько секунд ошарашенно глядела на неё. Затем испуганно отдёрнула руку. Старательно разгладила на юбке складки. Коснулась ушибленных при падении коленей. Вытерла глаза. И пошла прочь. Её хладнокровию и выдержке позавидовал бы любой суперагент. Хотя завидовать тут было нечему: бывают такие состояния у людей, которые называются шоковыми...
Кот Япончик проводил девочку до входной двери подъезда и побрёл к себе домой, за тёплый пыльный радиатор.
Был месяц май, и Яне не было холодно босиком идти по солнечной стороне улицы. Правда, ночью шёл дождь, но к утру тучи рассеялись, и праздничное майское солнце нагрело всё ещё кое-где влажный асфальт.
Словом, всё было как всегда. Как вчера. Как месяц, год назад. И Яне вдруг стало казаться, что сейчас она придёт в школу, затолкает в парту учебники и ещё до звонка успеет обсудить с Иркой Капустиной отдельные детали, важные при разведении хомячков. А то ведь эта Капустина на них прямо помешалась. И главное, хомячков-то ей подарили всего неделю назад, а спорит так, будто она всю жизнь проработала каким-нибудь животноводом! Яна улыбнулась и весело перебежала на зелёный свет светофора улицу Чехова у аптеки. В том самом месте, где она всегда перебегала её на пути в школу. И лишь здесь, на маленьком затенённом тополями асфальтовом пятачке, где тротуар не успело нагреть солнце, Яна остановилась и удивлённо поглядела на свои ноги: почему так холодно?! Она босая? Зачем она стоит босиком здесь на тротуаре? В школе ведь отругают. Тем более, что сегодня первым уроком математика... А учебники? Так это действительно случилось?! Её выгнали. Нет, не так – она сама ушла. Нет, неправда, не сама. Это должно было случиться и вот случилось. Нет, не должно было, но случилось...
– Куда же мне теперь... – подумала Яна, не замечая, что произнесла эту фразу вслух.
Всё ещё не осознавая до конца произошедшего, Яна огляделась. Вон же, всё как прежде. Аптека, как и прежде, с высоким каменным крыльцом. И булочная. И магазин тканей. Он тоже совершенно не изменился. За его высокими стеклянными витринами по-прежнему улыбаются жизнерадостными пластмассовыми улыбками везунчики-манекены... Яна неожиданно поймала себя на мысли, что завидует им. Как сейчас там уютно и тепло, за стеклом!
Все эти дома, магазины, да и сами прохожие, ещё мгновение назад такие привычные и понятные этой своей обыденной привычностью, вдруг представились Яне чужими и как будто незнакомыми. Словно она видит их впервые. Или это она теперь здесь чужая? Яна потерянно сделала несколько шагов по направлению к школе и остановилась. Конечно, можно объяснить ситуацию той же Капустиной. Попроситься переночевать у неё. Капустина, пожалуй, поймёт. Лишних вопросов задавать не будет... А вот её мама будет. Яна представила худое измождённое лицо сварливой мамы Капустиной. Нет, у Капустиной однокомнатная квартира в панельном доме и больной, не встающий с постели дедушка. Яна как-то была у подружки в гостях... К Капустиной нельзя. В школу? Просто прийти в школу и всё рассказать. Конечно, её пожалеют. В учительскую набьётся толпа народу. Будут долго обсуждать, ахать и охать. А кончится всё тем, что её отправят, опять же, или домой, или... Тут Яна поёжилась. В детприёмнике она уже была, и больше попадать туда не хотела. Значит, в школу можно не спешить, и ничего ей за это не будет. Ей вообще теперь ничего ни за что не будет. И эта мысль, ещё вчера казавшаяся Яне сладкой несбыточной мечтой, ошпарила её своим страшным смыслом. Может быть, вернуться домой? Яна сделала несколько робких шагов и вновь остановилась. Так уж получалось, что домой ей тоже идти было нельзя. Невозможно было идти домой. Да и был ли у неё дом?
Яна покосилась на свои босые ноги и, подойдя к садовой скамейке, осторожно села, неестественно ровно держа спину, чтоб нечаянно не коснуться спиной обшарпанных реек.
Прошло минут двадцать или, может быть, больше. Казалось, Яна спит с открытыми глазами. В странном забытьи смотрела она сквозь прохожих, сквозь дома, сквозь проносящиеся мимо неё по улице Чехова автомобили, и ощущение потерянности и ужаса всё сильнее сковывало её. Словно исчезла под ногами опора и, цепенея от ужаса, Яна летит, падает в бездну, у которой нет дна. Как в кошмарном сне. И это ощущение падения было таким осязаемым и таким зримым, что Яна испуганно помотала головой...
– Это девочка сидит... Девочка... – обращаясь к смешно ковыляющему мимо скамейки малышу, произнесла сладким и фальшивым, как показалось Яне, голосом женщина с детской коляской.
– Девочка... – подумав, согласился малыш и важно протопал мимо.
Женщина поглядела на часы и Яна испугалась, что та спросит её: «Девочка, а ты почему не в школе?» Но малыш сделал опасное движение в сторону дороги, и женщина бросилась его останавливать. Яна облегчённо вздохнула.
«Что это я испугалась? Я же ничего...» – Яна уставилась на сломанную обгоревшую спичку, валяющуюся на асфальте у её ног. Вдоль спички плёлся муравей. Муравей тащил неподъёмную соломинку. Вот он добрался до трещины в асфальте и задумался. На мгновение задумался, и... И муравей, и спичка, и трещина в асфальте вдруг потеряли очертания и расплылись, словно отражённые в кривом зеркале. Яна вытерла глаза тыльной стороной ладони и покосилась по сторонам: нет, никто не видел, что она плачет.
И в этот момент неподалёку от Яны остановился у обочины автомобиль, «Жигули» вишнёвого цвета. Из автомобиля вышел загорелый, совершенно седой мужчина, в застиранных до белизны джинсах и клетчатой рубашке с закатанными рукавами, и быстрым шагом, почти вприпрыжку, бросился к телефонному автомату.
Яна проводила мужчину взглядом и, находясь в каком-то странном затмении, не понимая, зачем она это делает, встала и решительным шагом направилась к машине. Подойдя к автомобилю, девочка оглянулась – мужчина, заслоняя собой от уличного шума телефонную трубку, как раз повернулся к ней спиной, а прохожие не обращали на Яну ни малейшего внимания. Яна потянула дверцу машины со стороны водителя. Та неожиданно легко приоткрылась. Яна шмыгнула внутрь автомобиля, пробралась на заднее сиденье и там спряталась, укрывшись за высокой спинкой водительского кресла. И затихла. О том, что будет с ней дальше, она знать не хотела. Главное – появилась какая-то определённость и исчезло, наконец, ощущение бездны внутри неё...
Наконец, мужчина раздражённо бросил телефонную трубку на рычаг...
– Осёл ты старый. Обыкновенный старый осёл, – раздосадованно произнёс он, усаживаясь за руль, и некоторое время сидел в глубокой задумчивости, обхватив голову руками.
– Ну да, ну да, бирюльками играть... – очнулся мужчина и поглядел на часы: – А-а, дьявол... Николай Сергеевич, Николай Сергеевич. Пятьдесят лет – Николай Сергеевич, – он повернул ключ зажигания. Машину бросило вперёд, и она, стремительно набирая скорость, помчалась по улице Чехова, всё дальше и дальше увозя Яну и от аптеки с высоким крыльцом, и от булочной, и даже как будто от её горя... И если о чём и жалела Яна в этот момент, то, наверное, только о хомячках Ирки Капустиной. Действительно, как там Капустина справится с хомячками без ценных советов Сорокиной?
И ещё Яне почему-то совсем не было страшно. Сидя на корточках в проходе и упираясь коленками в спинку водительского кресла, Яна снизу вверх смотрела на аккуратно стриженный седой затылок Николая Сергеевича, на дома, проносящиеся за окнами машины, и ей казалось, что самое плохое в её жизни уже позади. Необъяснимая такая мысль.
– Где Медногорск, а где Верхнеямск? Ночь. Ночь пилить... – устало, с какой-то безнадёжностью в голосе проворчал Николай Сергеевич, и включил радио. Заиграла музыка. Неизвестный саксофонист выдал потрясающую по мелодичности руладу и затих. Музыканта сменил диктор. Хорошо поставленным голосом он произнес:
– Мы продолжаем нашу программу. Как я и обещал вам, уважаемые радиослушатели, нас ждёт интересный разговор с гостем нашей студии, профессором Ником Карловичем Каширским. Сегодня он нам поведает... О чём вы нам поведаете? – переходя на затасканный провинциальными дикторами поддельно-доверительный тон, вопрошал хозяин эфира.
– Извините, у меня насморк... – начал профессор с извинений.
Судя по его гнусавому голосу, или, как для красоты называют данный тембр «голосом с французским прононсом», Ник Карлович действительно был нездоров...
– Грипп, знаете ли... – добавил профессор и громко высморкался.
Пригревшаяся Яна тихонько выглянула в проём между спинками кресел. Впереди, там где улицу Чехова пересекал проспект Космонавтов, на светофоре вспыхнул жёлтый сигнал. Николай Сергеевич нажал на газ и успел проскочить перекрёсток...
А между тем профессор Каширский объяснял:
– Если вас одолел стресс, наберите в ваши лёгкие воздуха. Эдак вздохните, знаете ли... поглубже, эдак. И задержите как можно дольше дыхание, – попросил Ник Карлович.
Яна послушно глубоко вздохнула и перестала дышать. Тем временем впереди показался очередной перекрёсток.
– Ну как, задержали? – поинтересовался профессор, и Яна мысленно ответила ему:
«Да!»
– Прекрасно... – продолжил Ник Карлович. – А теперь по моей команде, эдак выплёскивая... или нет, скорее знаете, эдак вышвыривая из себя всё злое, чёрное и знаете... да, отвратительное, на счёт три, делаем резкий выдох и кричим: «Ха!» Как можно, знаете ли, громче.
– Вот так? – услужливый диктор вежливо «хакнул» в мембрану микрофона.
– Нет. Так, – в мембрану «хакнул» профессор.
– Что за дурдом... – проворчал Николай Сергеевич, но радио не выключил. И, между прочим, совершено напрасно.
– Так? – вновь «хакнул» диктор...
Тем временем у перекрёстка, к которому приближались вишнёвые «Жигули», вспыхнул жёлтый сигнал. У Яны, уставшей ждать команды профессора Каширского, уже потемнело в глазах.
– Ну, ладно, сойдёт... – удовлетворился пробным звучанием выдоха диктора профессор и перёшел к делу. – Я начинаю отсчёт. Внимание! По команде «три». Итак... Раз! Два! ТРИ!
– Ха! – выдохнула Яна, не отдавая себе отчёта в том, что она делает. Конечно, у неё получилось не так громко и выразительно, как у Ника Карловича, и если уж совсем честно, то «хакнула» Яна совсем тихо, почти шёпотом, но Николай Сергеевич всё равно расслышал и, подпрыгнув на сиденье, оглянулся. И в тот же миг его вишнёвые «Жигули» врезались в багажник замершего у светофора законопослушного «Мерседеса». Раздался металлический грохот. Что-то с дребезгом посыпалось на асфальт. И стало тихо.
– Извините... – пролепетала Яна, показываясь над спинкой водительского кресла и догадываясь, что сейчас случится страшное. В лучшем случае её просто убьют, а в худшем...
«Надо ему как-то объяснить, – подумала Яна, – что я нечаянно. Что чуть не задохнулась. А то подумает, что я какая-нибудь дурочка».
– Я не какая-нибудь дурочка... – вымолвила Яна и потупилась.
Нарушая тишину, громко высморкался профессор Каширский...
Николай Сергеевич, отвесив челюсть, с изумлением, не мигая, глядел на перепуганное лицо Яны. Затем он, видимо, хотел что-то сказать или спросить, но лишь облизнул губы, судорожно сглотнул и вновь принялся глядеть. Это продолжалось уже целых пятнадцать секунд…
– Вы изумлены, – прервал затянувшуюся паузу профессор Каширский. – У вас нет слов. Вы не способны сосредоточиться и адекватно отреагировать. Вы готовы взорваться. Вас просто подмывает дать волю рукам, разорвать, растерзать или просто, знаете ли, эдак, м-м-м... задушить. Не стоит. Возьмите себя в...
Николай Сергеевич, не отрывая глаз от виноватого перепуганного лица Яны, протянул руку и, на ощупь найдя нужную кнопку, выключил радио. От дальнейшего изучения лица Яны Николая Сергеевича оторвал разобиженный владелец покалеченного «Мерседеса». Это был коротко стриженный, мускулистый молодой парень в распахнутой на груди спортивной куртке и с толстой золотой цепью на жилистой шее.
– Не надо базара! – произнёс он, наклоняя стриженую голову к окошку со стороны водителя. – Ты попал, мужик, и это тебе вломится в пять косарей. Усёк? Это если без ментов. Ну, чё ты чмышешь носопыркой? А с ментами дороже.
– Да... – неуверенно вымолвил Николай Сергеевич, переводя взгляд на владельца «Мерседеса».
– Вы его не слушайте, – желая хоть как-то компенсировать Николаю Сергеевичу причинённый материальный ущерб, неожиданно встряла в разговор Яна. – Пять косарей! Вы нас за кого держите? За дураков?
– А ты вообще заткнись, малявка! – и парень, без лишних разговоров просунув внутрь машины руку в татуировке, сгрёб ворот рубашки Николая Сергеевича в кулак. – Или ты что? Может, ты задумал свалить?
– Ну-ну, спокойно... – Николай Сергеевич посмотрел на часы.
– Не соглашайтесь! – опять встряла Яна. – Ещё чего! У нас лишних денег нет. Нам деньги самим нужны. Вы сами виноваты. Он сам виноват, – выслуживаясь перед Николаем Сергеевичем, закричала Яна, – он тормозил резко.
– Что? – уставился на Яну владелец «Мерседеса».
– Погодите, – попытался пресечь опасное развитие событий Николай Сергеевич. – Я думаю, мы всё быстро уладим.
– А ну повтори, что ты сказала? – попросил хозяин «Мерседеса». – Кто резко тормозил?
– Ты! – выпалила Яна.
– Послушайте... – вновь попробовал включиться в разговор Николай Сергеевич, – я спешу. У меня времени мало.
– Ещё слово – и тебя будут показывать по телевизору, – пообещал Яне парень, – твой труп показывать будут в сводках происшествий.
– А я вас уже там видела, – брякнула Яна, отодвигаясь подальше от окна.
– Что?! – обиделся парень. – Да я тебя сейчас размажу, малявка.
Николай Сергеевич вновь попытался как-то повлиять на ситуацию:
– Вы же взрослый человек. Я готов заплатить. Но только быстро. У меня мало времени.
– Нет уж, – выпуская воротник Николая Сергеевича, обиженно промолвил парень. – Теперь подождём ментов. Составим протокол. Я позвоню своему страховому агенту. Посмотрим, кто резко тормозил. Скажи спасибо своей малявке, теперь тебе это в два раза дороже вломится...
– Нет уж. Извините. Я не могу ждать, – произнёс Николай Сергеевич, ещё раз глянул на часы и вдруг резко сдал машину назад. Не ожидавший такого манёвра, а более того – такого нахальства, парень растерянно отшатнулся... Николай Сергеевич круто вывернул руль и вдавил педаль газа в пол. Яну швырнуло на спинку водительского кресла.
– Ты уже покойник! – закричал парень, бросаясь к своему повреждённому «Мерседесу».
...Вишнёвые «Жигули» вылетели на встречную полосу, по диагонали, на красный свет светофора пересекли перекрёсток и, избегая столкновения с неожиданно показавшимся из-за поворота автобусом, выехали на тротуар. Чудом не задавив бросившихся врассыпную прохожих, «Жигули» со страшным скрежетом врезались в огромную стеклянную витрину супермаркета. И очутились внутри магазина.
Яна, не удержавшись на ногах, свалилась в проём между креслами. «Жигули» поддели капотом прилавок с парфюмерией. Взлетели к потолку дезодоранты – шампуни – щётки – рекламные буклеты. Срезав крылом кассовый аппарат, опрокинув стеллаж с английским звонким фаянсом (звук, с которым разлетелись на малюсенькие кусочки чашки и кофейники, безусловно, говорил о высоком качестве посуды), «Жигули» выехали в проход между витражами и там заглохли. Как раз напротив десятка включённых телевизоров.
Яна приподняла голову: мордастый ковбой в длинном до пят замызганном плаще, сдвинув на затылок широкополую ковбойскую шляпу, тянулся к своей ковбойской кобуре, откуда торчала рифлёная рукоять тяжёлого ковбойского кольта...
«Ему же жарко в плаще, посреди южной степи, бедненькому», – пожалела дуэлянта Сорокина.
Ошеломлённые продавцы, потрясённые покупатели, ковбои-дуэлянты – всё причудливым образом смешалось в голове Яны.
Николай Сергеевич покосился на выбравшуюся из-под сиденья Сорокину, перевёл взгляд на обескураженные лица покупателей и побледнел: кажется, наконец-то весь ужас, вся невозможность случившегося дошла до него.
Взорвав повисшую в магазине мёртвую тишину, ковбой в плаще выхватил кольт и выстрелил. И вместе с грохотом выстрела в широкий проём разрушенной «Жигулями» витрины магазина с натужным рёвом просунулся чёрный лакированный капот «Мерседеса». Того самого, повреждённого на перекрёстке.
Увидев этот капот, Николай Сергеевич очнулся и схватился за руль – завёл заглохший двигатель, и вишнёвые «Жигули» помчались по магазину, расшвыривая прилавки и опрокидывая стеллажи...
Николай Сергеевич расширенными от напряжения глазами следил за «дорогой», искусно лавируя между выпрыгивающих из-под капота, разбегающихся покупателей. Следом за «Жигулями» мчался терзаемый жаждой мести чёрный «Мерседес» и довершал картину грандиозного погрома...
Наконец изловчившись, Николай Сергеевич заложил крутой вираж, и, совершенно уничтожив отдел детской игрушки (лишь чудом не задавив гражданина с плюшевым медведем в руках), направил машину в наружную витрину. В облаке осколков битого стекла «Жигули» вывалились на тротуар. Прохожие уже привычно разбежались. «Мерседес», не ожидавший такого поворота событий, с опозданием попытался последовать за «Жигулями». Но его занесло, и он, скользя юзом и сметая всё на своём пути, исчез в кафетерии.
Тем временем «Жигули» мчались в сторону опоясывающей город кольцевой автострады. Подавленный случившимся, Николай Сергеевич упорно молчал. Яна, чувствуя свою вину, притаилась на заднем сиденье. Так они и ехали в тишине. Молча пересекли кольцевую дорогу. Не проронив ни слова, разминулись со стеклянной будкой ГАИ, куда, по всей видимости, ещё не успели сообщить об ужасном, невероятном дорожно-транспортном происшествии. Мелькнул перечёркнутый косой линией дорожный указатель с надпись «г. Медногорск». И город закончился.
Ну а здесь, на просторе, хозяйничала весна. Солнце, спрятавшись в невесомой дымке, светило мягко и ровно. Тёплый ветер влетал в открытые окна машины и теребил Яне волосы. Изредка, то справа, то слева от дороги, в разрывах между деревьями виднелись зеленеющие всходами поля. Из-за горизонта выплывали маленькие, словно игрушечные домики и, поблёскивая окнами на солнце, уплывали обратно за горизонт. Покойно и красиво было на этой весенней земле. И хотелось верить, что жизнь действительно прекрасна, что все люди исправятся и станут добрыми и честными, что молоко перестанет прокисать, богатые станут щедрыми, а бедные – гордыми. Где-то здесь, на солнечных обочинах шоссе, должны были, развернув мольберты, писать свои прозрачные чу́дные пейзажи художники Клод Моне, Левитан, и, быть может, даже Писсаро – до того хороши были эти обочины. Но почему-то художников нигде не было видно...
Яна, не мигая, глядела на ускользающую под мятый капот дорогу и, наверное, ни о чём таком не думала. И всё было замечательно, пока Николай Сергеевич не закричал ужасным шёпотом. От пережитого у него перехватило голос.
– Ты кто?! Девочка! Черт бы тебя! Тебя бы, дьявол! Побрал! Бы!
– Я Яна... Сорокина, – испуганно пролепетала Яна Сорокина.
– Яна?! – переспросил Николай Сергеевич таким тоном, будто в имени Сорокиной было что-то страшное, и в сердцах треснул кулаком по клаксону. Клаксон возмущённо взвыл...
